— Не важно, когда мы тут побываем. Искусство — это как еда. Его нужно принимать порционно. Глаза — они как рот, понимаешь?
— То есть прошлой ночью я тебя глазами ублажала?
— Катя, тише! Что ты такое говоришь?
— Ну, Володя... У нас медовый месяц. Сделай мне подарок. Давай купим билеты по семьсот и будем бродить тут до самого вечера. Здесь такие потолки, посмотри!
Катя задрала голову, а Володя купил два билета за семьсот. Одиссея началась.
Примерно с одиннадцати утра до двух часов дня молодожены бродили по первому этажу. Рассматривали гробницы, вазы и шумерские письмена. Два раза Володя садился на скамью, намереваясь больше никогда с нее не вставать. Два раза к нему подходила Катя, целовала в щеку и брала за руку. Володя покорялся и вставал. На втором этаже дело пошло веселей. Катя обязала утратившего волю мужа ее фотографировать. Он фотографировал супругу возле Рафаэля и Леонардо, больших и малых голландцев, малозначительных итальянцев, аляповатых французов, греческих и римских статуй. Сам Володя смотрел по сторонам. Особенно долго он смотрел на Рафаэля.
Потом молодожены стояли очередь в эрмитажное кафе, где съели по салату и десерту, всего на 1800 рублей. Володе было уже наплевать. Его душа, набитая под завязку прекраснейшими произведениями мирового искусства, погрузилась в туман. В этом тумане мелькали причудливые разноцветные образы, а над ними, как плодородное солнце, висела «Мадонна» Рафаэля. Уже после Египетского зала Володя накрепко замолчал. Катя же щебетала без умолку. Она совершенно ничего не понимала в искусстве, зато по достоинству могла оценить богатство рамы и дороговизну люстры. Ее щебет докатывался до Володи, как волны слабого прибоя до ног путника, обутого в дорогие туфли.
Когда с обедом было покончено, молодожены кинулись на штурм Генштаба. Перейдя Дворцовую площадь и разоблачившись, они медленно побрели по залам, непрестанно фотографируясь, чтобы закончить культпоход четвертым этажом, где были собраны коллекции Матисса и Пикассо. Изрядно переевшим римлянином прибыл Володя на встречу с французом. Яркий Матисс бросился Володе в лицо и буквально потряс его до глубины души. Беда была в том, что у Володиной души никакой глубины не осталось. Портрет Делекторской, где жизнелюбие и депрессия отлились в красках, стал последней каплей. К тому времени молодожены ходили по музею уже шесть часов. На глиняных ногах Володя побежал от Матисса прочь и вскоре вбежал в зал Пикассо, где тут же напоролся на «Девушку с мандолиной». Упав на колени, переполненный до краев молодой мужчина страшно завыл, а потом разразился рвотой. Со всех сторон его обступили смотрители музея и посетители. Подбежала взволнованная Катя...
Володя блевал разноцветными красками. Желтая, зеленая, синяя, красная, белая краски извергались из его горла надсадным потоком, превращая пол Генштаба в причудливую абстракцию. Иногда в красках можно было различить кусочки мрамора, гранита, гипса или нефритовую бусину.
Катя закричала:
— Володя, что с тобой! Господи, что с ним происходит?!
Тут к блюющему Володе подбежала пожилая смотрительница, нацепила ему на голову наушники и плотно закрыла глаза дряблыми ладонями.
— Тихо, тихо, маленький мой! Вишь, как оно бывает... Отдавило фибры-то. Поблюй, поблюй. Щас Бузову послушаешь, душа опустеет и легче станет.
Володя слушал Бузову полчаса и все полчаса блевал в принесенные смотрителями ведра. Через полчаса краска иссякла. Посрыгивав немножко нефритом, молодой мужчина утер губы и медленно поднялся на дрожащих ногах. Катя плакала в углу. Пожилая смотрительница нашептывала ей что-то грозное прямо в ухо. С повязкой на глазах и под белы руки Володю вывели из музея. Смотрители рекомендовали ему покинуть Санкт-Петербург в кратчайшие сроки, иначе от видов города блевание краской может возобновиться. Молодожены последовали доброму совету. В ту же ночь они вернулись в Пермь, а потом улетели в Анталию, где в смысле искусства блевать, прямо скажем, нечем.
Единственная загадка гложет меня во всей этой истории: почему Володя не бросил к чертовой матери Катю? Хотя... Может быть, она действительно ублажала его далеко не глазами. А когда не глазами, это, знаете ли, большое дело. Когда не глазами, и Эрмитаж можно как-нибудь потерпеть.
Конечно, в истории Перми этот случай тоже никакого следа не оставил. Было бы странно, если бы он его оставил.
В Перми блюют исключительно по другим поводам.
Всюду жизнь
Толстый, лысый, больной человек смотрел в окно. За окном была дорога и сосновый лес. Между ними стоял ржавый овощной киоск. В нем работала продавщица Надька из второго подъезда. Толстый, лысый, больной человек знал, что на работе она мочится в ведро, и поэтому покупал фрукты с некоторым усилием. Чуть поодаль, в каше грязного снега, скрипела пустая качель. Ее раскачивал шквальный ветер, потому что на улице происходила ранняя весна и зима возвращала долги. Рядом с качелью расположилась свора собак. Они прижались друг к другу и лежали неподвижно, напоминая мертвых. Толстый, лысый, больной человек скучал. Все у него было позади. Он прожил сочную жизнь и ничего больше не хотел. Разве что яблок.