— А ты, — обратился Джон уже к сыну, — убирайся отсюда. Найди себе какое-то полезное занятие. Ежели ума хватит. — Недовольно покачав головой, Джон опять сосредоточился на вырезании из беличьей кожи нужных узких полосок. — Шибко ученый стал, — пробурчал он себе под нос, глядя на прихотливую форму маленького лоскута кожи, — да ни капли здравого смысла.
Позднее мать послала за ним его сестру Элизу. Обойдя нижний этаж и двор, девушка поднялась на верхний этаж и принялась заходить по очереди в каждую спальню: свою, братьев и родителей, и, никого не обнаружив, направилась обратно к лестнице, продолжая звать брата.
Чуть погодя, она услышала его ответ, однако голос брата звучал вяло, сердито и недовольно.
— Где ты там? — удивленно крикнула Элиза, покрутив головой.
И вновь последовала долгая пауза, показывавшая его нежелание общаться.
— Да здесь, наверху, — наконец проворчал он.
— Где? — озадаченно произнесла она.
— Ну, здесь же.
Выйдя из родительской спальни, Элиза стояла около лестницы, ведущей на чердак. Она вновь позвала его.
Вздох. Загадочное шуршание.
— Что тебе нужно?
На мгновение Элиза подумала, что он, возможно, спрятался там, чтобы заняться тем, чем занимаются иногда мальчики, вернее юноши. Имея достаточно братьев, она знала, чем они иногда ублажают себя в уединении, и тогда сердятся, если им мешают. Помедлив у подножия узкой приставной лестницы, она положила руку на ступеньку.
— Можно мне… подняться?
Молчание.
— Ты не заболел?
— Нет, — донеслось после очередного вздоха.
— Мама спрашивала, не мог бы ты сходить к кожевникам, а потом к…
Сверху донесся сдавленный, нечленораздельный стон, сменившийся громким весомым ударом в стену, словно в нее швырнули ботинок или буханку хлеба, потом странный шорох и глухой удар — похоже, ее брат встал и треснулся головой о балку.
— О-ох, — взвыл он и выпустил череду проклятий, на удивление выразительных, среди которых попадались неведомые Элизе слова, она решила, однако, что спросит об их значении позже, когда брат будет в более благодушном настроении.
— Я поднимаюсь, — заявила она, начиная забираться по перекладинам лестницы.
Просунув голову в люк на потолке, она забралась на теплый и пыльный чердак, освещенный только двумя свечами, закрепленными на какой-то подставке. Брат расстроенно сидел на полу, обхватив голову руками.
— Дай посмотрю, — сочувственно произнесла она.
Он пробурчал что-то невнятное, пожалуй, даже еретическое, однако понятное по смыслу: ему определенно хотелось, чтобы она ушла, оставив его в покое.
Убрав его пальцы со лба, Элиза поднесла поближе свечу и осмотрела поврежденное место. В верхней части лба, непосредственно под линией роста волос уже надувалась багровая шишка. Элиза потрогала ее внешние края, заставив брата поморщиться.
— Гм-м, — задумчиво протянула она, — у тебя бывали шишки и побольше.
Он поднял взгляд, и они переглянулись. На губах его мелькнула слабая улыбка.
— Уж это точно, — признал он.
Убрав руку с его лба, но продолжая держать свечу, девушка присела на один из втиснутых под крышу тюков с шерстью. Они хранились там уже несколько лет. Однажды, прошлой зимой, когда они заворачивали перчатки в ткань, аккуратно складывая их в корзины на тележке, ее брат вдруг подал голос и спросил, почему чердак забит тюками с шерстью и для чего они предназначены? Перегнувшись через тележку, отец схватил сына за грудки. «В доме нет никаких тюков с шерстью», — внушительно произнес он, с каждым словом встряхивая сына. — Ясно?» Брат Элизы упрямо, напряженно и долго смотрел на отца, не отводя взгляда. «Достаточно ясно», — наконец ответил он. Продолжая сжимать в кулаке полы джеркина сына, отец, казалось, раздумывал, не слишком ли дерзок таков ответ, но в итоге отпустил его. «Не смей говорить того, что тебя не касается», — процедил Джон, возвращаясь к укладке товара, и все во дворе испустили сдерживаемые вздохи облегчения.
Элиза с удовольствием покачалась на тюке шерсти, наличие которой их обязали отрицать. Брат пристально глянул на нее, но промолчал. Откинув голову назад, он задумчиво уставился на стропила.