Между тем, обер-офицеры занялись совсем уж несвойственным их высокому чину занятием - описью трофеев. Высказав общее 'великое' неудовольствие этому приказу своего наставника и ужасным смертоубийством безвинных женщин и стариков, молодежь все же очень не хотя подчинилась. Трое для описи было посажено за широкий и грубо сделанный бывший обеденный стол, кое-как донесенный в центр площади парой щуплых степняков. Ещё трое занялись оценкой и осмотром разнообразной рухляди. Все шестеро 'переведённых' имели чины гвардейских корнет, равносильных поручику армейской кавалерии, что несколько выше, нежели полагалось обычно при переводе из столичной гвардии в действующую армию за совершенный проступок. Однако, по приказу командующего, для придания особой важности сих 'прикомандированных к наместнику', такое повышение было оправданно.
Обыск жилых хат, землянок и разнообразных хозяйственных построек у калмык происходил медленно и тщательно. Наиболее укромные места, пригодные для тайников разбирались полностью, порой даже в огородах что-то откапывали. После чего, всё более-менее ценное сносилось на площадь. Скот сразу выводился за частокол и собирался в отары там, его предстояло перегнать и продать армейским закупщикам провианта - русским рекрутским учебным лагерям требовалось много продуктов.
Вот такую рабочую идиллию и застал приехавший в сопровождении всего десятка личной стражи наместник. Хан Убаши, как звали его сами степняки, был всего лишь подростком, лет пятнадцать-шестнадцать, по мнению уставившихся на него во все глаза русских офицеров. В то же время, поведение юного наместника было очень надменным. Это было заметно даже издали. Впрочем, как раз это и было привычнее всего. Вот, к своему повелителю подбежал и склонился в церемониальном поклоне уже знакомый молодежи зайсанг Тюмен. Активно жестикулируя, он быстренько отчитался по приступу. Всем без исключения офицерам, по молодости и любопытству очень было жаль, что не понимают и порой не слышат разговора этих двух. Ведь только здесь и сейчас они впервые увидели тех самых калмык, о которых порой ходили разные небылицы среди военной аристократии столицы.
- Господа, прошу вашего внимания! Я должен был несколько раньше вас предупредить, но так уж вышло, - премьер-майор чуточку волновался, - Все вы состоите на государевой воинской службе, и несомненно понимаете, что на войне не всё идёт так благостно. Тут много несправедливости. И... все из вас помнят, что подписывали документ о сохранении тайн, кои узнаете во время службы?
- Позвольте узнать, к чему вы это, ваше высокоблагородие? - почти хором спросили подопечные.
- Сейчас и далее, пока вы состоите при мне и под моей командой, вы станете свидетелями многих тайных дел. И разглашать сии тайны строжайше запрещено под страхом смерти! А потому вам, господа, я настоятельно рекомендую в короткий срок забыть праздную жизнь в столице и беспрекословно выполнять мои указания.
Оставив своих подопечных обдумывать сложившуюся ситуацию, Семёнов направился к Убаши. По пути чуточку привел свой внешний вид в порядок, где-то оттряхнул, что-то поправил. Ещё бы, этот юноша хоть и именовался российским правительством наместником, однако, вся дипломатическая переписка шла через особую Экспедицию по калмыцким делам. А это в свою очередь для посвященных говорило о многом. Теоретически, Убаши являлся вассальным Ханом. Однако на практике дело обстояло далеко не так. И увиденное премьер-майором как раз это подтверждало. А дело было в детях. Их не сожгли вместе с ненужными степнякам женщинами и немощными стариками, их не увели вместе со связанными цепочкой мужчинами в Мариенвердер. Их оставили. Детей оставили особому покупателю. Семёнов уже был свидетелем таких сделок. Католические священники - вот кому предназначался этот ценный товар. Архиепископ Гданьский, этот мерзкий поп, любитель молоденьких мальчиков внушал омерзение Семёнову. Ему было жаль этих невинных детей.
- Ааа, Сергей Евграфович!!! Приветствую вас! Как вам новшество нашего Убаши?! - офицера перехватил на полпути советник наместника, пожилой зайсанг по имени Рабдан.
Намеренно громко говоря на расстоянии, он перенаправил Семёнова в другую сторону от своего Хана. Как только они немного удалились, тон его тут же спал до шепота: