Зубы впились в запястье, заглушая рвущееся с губ то ли рыдание, то ли проклятие. Во рту стало солоно, боль пронзила руку до самого плеча. Вскрикнув, он разжал зубы, повернул руку, чтобы рассмотреть рваную рану и замер. Кровь текла струйкой в подставленную ладонь. Еще не веря себе, он медленно и осторожно протянул руку к лежащему среди начертанных на полу символов бесполезному комку мертвой плоти. Наклонил ладонь. Кровь колыхнулась, но не двинулась с места, не желая срываться вниз.
— Я… молю о помощи… Молю, услышьте меня! — сперва с губ сорвался лишь хриплый шепот, но потом голос окреп, взвился к сводам подвала. И кровь, вновь став жидкой, потекла по пальцам. Сердце, лежащее на полу, дрогнуло. Раз. Другой. Зашевелились неровно обрезанные кровеносные трубки, открываясь и закрываясь, словно голодные рты. Он надавил на запястье, чтобы кровь текла быстрее, наполняя мертвое сердце. А потом… рана на запястье закрылась, а знаки, начертанные на полу, вспыхнули призрачным сиянием, задымились. Потянулись к лежащему в круге символов трепещущему сердцу тонкие струйки темного тумана, втягиваясь внутрь через жадные отверстия-рты. Сердце, оживленное его кровью, наполняясь тьмой, набухало, становилось все больше, билось все сильнее и ритм этих ударов отдавался барабанным боем в груди, бился набатом в висках. Теперь дымились не только знаки, но и вся кровь, вытекшая из тела, и темный густой дым, казалось, заполнил все пространство подвала, словно пылал где-то рядом огромный костер. Такое уже происходило с ним однажды, но в этот раз он не боялся, испытывал не муки, а почти невыносимое блаженство. Тьма клубилась вокруг, не причиняя вреда — успокаивала, ласкала и баюкала. Голоса, которые прежде он слышал лишь в снах, вновь говорили с ним: наставляли, объясняли, указывали, каким путем отныне надлежит следовать. И не осталось больше сомнений, лишь бесконечная благодарность и благоговение.
Он очнулся утром, лежа на полу. Подвал был тих и пуст. Не было на полу крови и сердца, не было на столе мертвого тела. Его руки и одежда стали чисты и даже шрама не осталось на запястье. Цепляясь за стену, он кое-как поднялся на ноги и, покачиваясь, словно пьяный, поднялся вверх по лестнице. Распахнул дверь и замер на пороге, щурясь от яркого света.
Ночь давно закончилась, утро вступило в свои права. Сияло над далекими горными вершинами золотистое солнце, плыли по небу пушистые белые облака, в саду пели птицы. Он вдохнул полной грудью воздух, напоенный тянущейся от реки свежестью, запахами трав и цветов, что росли в саду, ароматами хлеба, что пекли к завтраку в соседних домах. Смотрел, как вьются над крышами, поднимаясь из труб, белые струйки дыма, плывут вверх, растворяясь в небесной синеве.
Скрипнула калитка. Он повернул голову. Окутанная солнечным светом, шла к нему через сад та, лучше которой не было никого в этом мире. Губы дрогнули в улыбке, по щеке поползла слеза-предательница и он торопливо смахнул ее тыльной стороной кисти.
— Что с тобой? — спросила жена, подойдя к нему. — Ты не болен?
— Нет, — отозвался он. — Просто думал о том, как ты прекрасна. И о том, что однажды брошу весь мир к твоим ногам.
И рассмеялся, когда она улыбнулась ему в ответ.
Глава 1. Дорога
В крохотном гостиничном номере было тепло и тихо. Потрескивал огонь в камине, мягко сияли свет-кристаллы, укрепленные под потолком. Погрузившись до самого подбородка в горячую воду, Ханет наблюдал за сидящим у стола килдерейнцем Далием, которого впервые увидел лишь этим вечером среди прочих молодых людей, привезенных в маленький приграничный городок Кеблем, где северный торговый караван объединился с обозами, прибывшими со всех уголков Доминиона, чтобы отправиться к Огровым копям. Понять, почему его поселили вместе с Далием, Ханет не мог. Разве подходящая он компания для богатого молодого господина? Белокожий, голубоглазый, с нежным румянцем на щеках и ухоженными, не знавшими работы руками, Далий походил на сдобную булочку, присыпанную сахарной пудрой, разговаривал вежливо и неторопливо, мечтательно улыбался. Сейчас, сидя у стола, Далий старательно расчесывал костяным гребнем пышные белокурые волосы — любой девице на зависть. Ханет хмыкнул и, запрокинув голову, перевел взгляд на темные потолочные балки. Как бы там ни было, но лежать вот, после целого дня пути в тряской повозке, было очень даже приятно…
Приближался конец осени, и, чем ближе подъезжал к горам караван, тем холоднее становился воздух. Ханет не жаловался. Он родился на крохотном острове Налдис, далеко на севере, в море Варваров. Зимы там были куда более суровыми, чем на материке. Выйдя на берег в ясную погоду, можно было увидеть, как за проливом вздымаются к небу неприступные скалы Деригара, увенчанные шапками ледников. Мужчины северных земель с детства привыкали к невзгодам и тяжелому труду. Их тела были жилистыми и сильными, лица — обветренными, а ладони и пальцы — грубыми от мозолей и въевшейся в кожу грязи. Всего три недели назад Ханет и сам был таким, но теперь… В ушах до сих пор звучали слова лекаря-мага: «Так ты сможешь рассчитывать на более выгодный контракт. Кому нужен провонявший рыбой замарашка с грязью под ногтями?» Ему было странно видеть свои руки и ноги — пусть все такие же крепкие, с выступающими мускулами, но с непривычно гладкой кожей, с которой исчезли мозоли, трещины, старые шрамы и свежие царапины. Ну а в зеркало — вот ведь тоже диво! — он глянул как-то разок, да и больше смотреть уже не захотел. Слишком странен был тот — другой из отражения, слишком непривычен. Не такой, конечно, неженка, как, скажем, Далий, но в деревне его, пожалуй, и не признали бы, а то вовсе подняли на смех. Разве годится мужчине выглядеть так, словно он сроду не выходил в море и чурался тяжелой работы?