После пересечения австрийской границы писатель снова оказался на знакомой земле, и здесь напряжение ослабевает. Последние главы не представляют большого интереса в наши дни. Книга заканчивается знаменитыми словами о первом моменте возвращения домой, который и есть венец всего путешествия.
Немногие датчане знали Швецию в начале XIX века. Отправляясь в путешествие, обычно держали путь на юг. Андерсен был одним из первых, кто избрал другой маршрут. В 1837 году он посетил Стокгольм, а в 1839 и 1840 — поместья в Сконе. Тогда же его пригласили в Лунд, где студенты устроили в его честь большое празднество и где председательствующий сказал, в частности, что, когда Андерсен в скором времени приобретет мировую известность, пусть не забывает, что лундцы чествовали его первыми. Именно на этот визит намекает Хейберг в «Душе после смерти»:
В 1849 году он снова побывал в Стокгольме и отправился дальше на север, в Далекарлию. Именно после этого трехмесячного путешествия он написал книгу «По Швеции»[45], вышедшую в 1851 году. Это не связное описание поездки, а ряд картин и впечатлений о соседней стране, тщательно скомпонованных вместе в своего рода симфонию; природа, города, люди и история с большим мастерством соединены в музыкальное целое. Для разнообразия в книгу вставлены наброски типа новелл (многие из которых сейчас включены в сборники сказок), лирические отступления и замечания о поэзии, науке и религии. Эту книгу можно сравнить с гобеленом, вытканным из впечатлений о Швеции.
Объективности ради следует отметить, что не всегда ясно, почему главы расположены именно в таком порядке, а также какое отношение имеют к Швеции новеллы и обширные рассуждения. Философские вставки часто отличаются скорее лирической силой, чем ясностью мысли, а форма выражения, в которой большую роль играет настроение, подчас делает описания мест менее наглядными. С другой стороны, есть куски, в которых автор просто превосходит самого себя. Несколькими линиями он рисует шведские шхеры, через которые проплывает: «Рассеянные тут и там бело-серые утесы повествуют о том, как их тысячелетиями хлестали ветры и непогоды. Мы приближаемся к более крупным скалистым островам и серым, полуразрушенным древним утесам материка, где растет в вечной борьбе с порывистым ветром низкорослый еловый лес; проливы между шхерами превращаются то в узкий канал, то в широкое озеро, усеянное каменистыми островками, порой просто небольшими глыбами камня, за который цепляется единственная сосенка; крикливые чайки летают над расставленными здесь и там навигационными знаками».
В Стокгольме писатель смотрит с высокого Сёдермальма на центр города, прохладный фьорд, башни и купола и черные, мрачные леса на заднем плане, «такие северные, такие мечтательные в лучах заходящего солнца. Сумерки сменяются ночью, внизу, в городе, зажигаются огни, наверху, в небе, зажигаются звезды, и высоко к звездам возносится башня церкви Риддерхольм, сквозь которую светят звезды; она словно сплетена из кружев, но каждая нить — это литое железо толщиной с балку».
А дальше мы обнаруживаем одно гениальное описание за другим: дождливая погода в Сетердалене и ночной пожар в трактире, где жил Андерсен… печальные леса в Далекарлии… Фалун с медными рудниками и тошнотворными серными испарениями, которые проникают всюду. Список этот можно продолжить. Но ярче всего запоминается картина бесконечно скучной Салы, маленького провинциального городка, где и время, и люди застыли неподвижно, где только «одна длинная улица с узлом и парой ниточек; узел — это площадь, а ниточки — несколько прилегающих переулков. Длинная улица, длинная для маленького городка, была совершенно безлюдна. Никто не выходил из дверей, не показывался в окнах. Поэтому радостно было наконец возле скобяной лавки, где висели в витрине пачка булавок, передник и два чайника, увидеть человека, одинокого, неподвижного приказчика, который наклонился через прилавок в сторону открытой двери и выглядывал наружу. Вечером наверняка он записал в дневнике, если таковой у него имелся: „Сегодня через город проехал путешественник, бог его знает, а я нет!“ Да, именно это было написано на лице приказчика, насквозь честном лице».