— Vati! Vati! Was bedeutet Feri pliaha?[156]
— Перебор, — шипит нам «под партой» отец.
Мой младший брат — прирожденный работник турбизнеса. Хоть и не без своего интереса, он любит людей, обожает поболтать, потрепаться — он уже в детстве ходил по улицам и, как взрослый, дружелюбно общался с соседями, — он знает языки, целеустремлен, имеет так называемые планы на будущее. Поэтому не случайно, что он попал в гостиницу. И стал восходить, как оно и положено, по служебной лестнице, был сначала лифтером, потом посыльным, дорос до портье. Правда, не старшего, но это уже кое-что. Вместе с тем — работа ответственная. Вот почему в директорском кабинете появились двое господ и попросили пригласить брата. Заместитель директора смущенно топтался здесь же.
— Мои поздравления, старина, так держать, удачной тебе работы. Тут товарищи хотят с тобой побеседовать.
Долго слушал мой брат товарищеские слова, по-своему вежливые, не приторно-ласковые, то есть, по сути, не угрожающие, а скорее спокойные, чему быть, того уж не миновать, не заговорщицкие; но говорили они не прямо, хотя не без основания полагали, что мой брат осведомлен, например, о «номере с душем», куда полагалось селить западногерманских охотников и который получил свое название из-за душевых розеток с вмонтированными в них «жучками»; слушал-слушал мой брат этих наскучивших самим себе звонарей, талдычивших ему об ответственности, связанной с его новой должностью («эти кретины и о тебе сделали мерзкое замечание, думали, я куплюсь»), — и, хотя он был человеком практической сметки, до него не сразу дошло, о чем речь, а когда дошло, то он понял, что товарищи хотят отобрать у него сразу все, посягают на всю его жизнь, и покачал большой головой, нет, не хочет он им отдавать свою жизнь, которую он собирался потратить на воплощение стольких планов, а с другой стороны, работать ему здесь нравилось, он чувствовал, что его уважают, чувствовал, как растет его власть, которой он пользовался с удовольствием, полагая, что создан для власти, что от власти голова у него не закружится и он будет ее употреблять с умом.
И тогда мой брат улыбнулся.
Заместитель директора — тоже, и даже у двух товарищей рожи сморщились, изображая нечто вроде улыбки. Все молчали. Четверо улыбающихся мужчин. И в этом безмолвии самый младший из них тихо, ласково, как подросток, проговорил:
— О любезные рыцари-господа мои, а не пойти ли вам на хуй?! — и с тем, поклонившись галантно, как будто он был не слугой, а графом, удалился из кабинета.
— Ну даешь, старина… — ошеломленно пробормотал заместитель директора.
Трогать его не стали; пусть живет. (Правда, пришлось уйти из отеля. О чем он жалел, потому что ему там нравилось.)
Благодаря этим купонным вылазкам родители наши на практике могли убедиться в пользе изучения иностранных языков. А мы и не сопротивлялись, болтали вовсю, тем более что у отца не было возможности нас поправлять. Обычно он поправлял всех: корректно, вежливо и неумолимо. Организм его, видимо, не переносил неправильного склонения. У него начиналась желтуха. (Или это от выпивки? Шутка.) Не щадил он и мать, поскольку дело было, собственно, не в ней, а в склонении. И теперь он со злодейской надменностью разгуливал в темном лесу всех этих der, die, das, не боясь заблудиться.
Самой верной картой в этом обмане были, разумеется, мы, дети. И, честно сказать, главное тут — не знание языка, а штаны. Родители, наряжая нас холодным, ветреным мартовским днем в кожаные портки, били наверняка.
Кожаные портки — вещь весьма специфическая и здоровому венгерскому духу, в том числе и нашему, изначально чуждая, подозрительная. Но зато, подобно плащу из болоньи или, положим, джинсам, — западная. Кожаные так кожаные — джентльмен не привык удивляться. Хотя с какой стати я должен чувствовать себя отпрыском какого-нибудь баварского фермера, от которого несет навозом?
Короче, мы их носили. И надо сказать, что подлинное свое «я», всю свою индивидуальность кожаные портки проявляют, когда их носят. Бывают они двух типов — гладкие и шершавые. Мой братишка был обладателем гладких, я — шершавых, ну а насчет сестренки уже не помню — помню только, как забавно торчали из этих штанов ее тоненькие, будто паучьи лапки, ножонки. Описываемые штаны имеют одно замечательное свойство — не пачкаться. Этого они не умеют, не могут, это не их философия; если грязь на матерчатых брюках выглядит просто скандалом, на джинсах — спустя какое-то время — иллюзией грязи, то здесь это благородная патина. Какое сладкое наслаждение — прилюдно и с полным правом вытирать грязные или даже жирные руки о штаны!