Леви Ицхак, рав*[36] из Бердичева, самый оригинальный из учеников Маггида и наиболее близкий к людям цадик, был полной противоположностью равви Элимелека. Он был родственником равви Зуси, но ощущал себя родным всему живому на земле и неотъемлемой частью и элементом своего народа. Такая восторженность пронизывала всю его строгую подвижническую жизнь. Экстазы, как у равви Шмелке, верным последователем которого был равви Леви Ицхак, охватывали и его, превращаясь в нем в нечто даже более существенное, чем в учителе. В атмосфере необычных новых песен, которые пел равви Шмелке, все тело равви Ицхака охватывал сильный трепет, пока он не заканчивал молитву. Он любил общаться с грубыми и невежественными людьми, но даже в самом из мирских его слов присутствовал дух святости, ибо целью всего, что он говорил, было йихудим, единение с высшими мирами. Когда ему что–то не нравилось в людях, равви Ицхак бывал грубоват, но он всегда с готовностью учился у других и испытывал огромное уважение к простым людям. Даже моменты его общения с Богом были окрашены безыскусной простотой и сердечностью. Равви Ицхак обращался к Богу не просто как к милостивому заступнику за Израиль; он требовал от Него отчета, отдавал Ему приказания, даже грозил; это грубое и низкое поведение в случае с кем–нибудь другим можно было бы расценить не иначе как богохульство, но оно выглядит безупречным, когда мы имеем дело со столь уникальным человеком. В то же время равви Ицхак очень часто славил Бога и даже часто прерывал предписанную молитву, чтобы выразить свою особую к Нему нежность и привязанность.
Равви Шнеур Залман, рав Северной Белоруссии, которого называли просто «рав» или «Таниа», по названию его главной книги, собирался отправиться в Святую Землю вместе с равви Менделем из Витебска. Но Мендель уговорил его остаться – легенда повествует, что это повеление он получил во сне, – и позднее рав основал особую литовскую школу хасидизма Хабад; термин составлен из начальных букв трех высших из десяти сефирот, которые, согласно учению Каббалы, являются эманациями Бога: это Хокма – мудрость; Бина – разум; Даат – знание. Название Хабад, особо выделяющее интеллектуальные сефирот из единой взаимосвязанной структуры, подчеркивает, таким образом, отличительную особенность данной школы: разум и интеллект восстанавливаются в своих правах как путь, ведущий к Богу. Школа Хабад представляет собой попытку согласовать раввинизм и хасидизм в рамках единой системы мышления, единого метода, который неизбежно ослаблял некоторые фундаментальные концепции хасидизма. Полное разграничение сфер бытия грозило лишить хасидизм его самой прочной из основ – учения о том, что искры Божий заключены во всех вещах и творениях, во всех мыслях и побуждениях; эти искры побуждают нас освободить их из плена; с этим учением связано положение о душевно–телесной сущности человека, согласно которому человек в состоянии обратить все свои побуждения к Богу. Простого человека больше не просят преобразовать свои «посторонние мысли»; его просят отвернуться от них, и это влечет за собой отказ достичь всеобъемлющего единства. Считается, что только высшие люди не боятся контакта с силами искушения. (В этом, несомненно, Хабад перекликается с некоторыми предостережениями равви Эфраима из Садилкова, внука Баал Шема.) Но в своем стремлении показать, что человеку для спасения необходим разум, Шнеур Залман умаляет важность собственного служения, сущностно необходимого, согласно учению Баал Шема и особенно Великого Маггида, великую службу цадика как космического помощника и посредника. Вещи, неправильно употребляемые, отвергаются вместе с самим неправильным употреблением. Но несмотря на все это, особые воззрения Хабада недопустимо истолковывать как стремление к расколу. Сам рав подвергался нападкам митнагдим*[37], противников хасидим, не меньше, если не больше, чем другие цадиким его времени. Равви, настроенные враждебно к хасидим, устраивали против рава заговоры и неоднократно добивались его ареста. Шнеура Залмана заключили в Петропавловскую крепость в Петербурге, где подвергали длительным допросам. Его обвиняли в искажении учения Баал Шема, об истинности которого он открыто заявлял. Один цадик сказал о Хабаде – и был недалек от истины, – что это учение похоже на заряженное ружье в руках человека, который и стрелять может, и цель знает, да только у ружья нет спускового крючка, чтобы выстрелить. И все же и в этой ветви хасидского движения с ее рационализированным мистицизмом (развитию которого способствовали рациональные тенденции литовского еврейства вообще) нашли свое выражение давние стремления души народа. Реальная жизнь равви Шнеура Залмана, цадика, со своими хасидим – сердечнее и прочнее, нежели его холодная доктрина, и поэтому рав причислялся своими учениками к плеяде выдающихся людей, вновь обративших свои учения к изначальным принципам хасидизма. Несомненно, в самом раве ярко горело «пламя» хасидизма. Легенды рассказывают о нескольких случаях из его жизни, в которых ясно видна страстная личная религиозность рава; близость*[38] его к Богу ярко выражена в его песнопениях, часть которых известна просто как «мелодии равви». Иногда они напоминают своего рода каббалистическую песнь, в других случаях вращаются вокруг слова «Татениу» (уменьшительное от слова «отец», «папа»), посредством которого обращаются к Богу. Всегда, и во время праздника, и пребывая в одиночестве, хасиды–последователи Хабада поют эти песни, выражая с их помощью свое рвение и обновляясь ими.