Мама, когда ты была невестой папы, что говорил он тебе с глазу на глаз, гуляя с тобой?
Прекрасна ты, мама, я знаю, была; царицей выглядишь ты теперь, а ведь царевна таит в себе еще больше чар!
Золотом сверкает день твоего лета; как же цвело утро твоей весны?!
Я вижу ведь, как он глядит на тебя еще теперь, думая, что я ничего не замечаю.
Но тогда, тогда что говорил он тебе?
Что говорил он тебе в сладкие тихие летние ночи, когда луна чарует, и серебряно-светлая сеть дрожит в глубокой голубой тиши?
Не говорил ли он тебе, что не луна и звезды светят ему на пути его, а твои глубоко-голубые глаза?
Когда над дрожащей серебряной сетью проносился запах цветов, не говорил ли он тебе, что то пахнут не розы и лилии, а чистая душа твоя?
А по вечерам, когда сладкая, тихая молитва гнезд разливается в гущах замечтавшихся деревьев, не шептал ли он тебе, что слаще, святее и чище звучит единое слово твое?
С горячими устами я легла, и проснулась в холодном поту.
Меж разорванных клочьев туч, над голыми скалами и бушующими морями носил меня орел средь бурь и ветров.
Сама бескрылая, я соскользнула с крыльев его.
Я падаю… Все ниже и ниже несет меня ветер и бросает и кидает, пока не повисаю я, как Авессалом, волосами на ветви древесной, что над водою висит.
Вверху, меж разорванных туч, парят орлы.
— Спасите, ваш товарищ потерял меня!
Не слышат они и продолжают свой путь.
А внизу течет полувысохшая речка. Время от времени выплывает бледная рыба с круглыми голодными глазами и раскрывает пасть:
— Когда спадет она!
Я лежу с открытыми глазами и жду первого луча новой зари. Я тоскую по нем — он прогонит тени с сердца моего.
Смотрю в окно и жду знака от нарождающегося солнца — пред ним убегут мои страшные сны.
Первый поцелуй, который тихое небо даст земле, окутанной туманом и ужасом, освободит мою душу от страха.
Из семян, что Божья рука раскидает по усталой земле, расцветет для нее новый день, а для меня — новая жизнь.
Воздух дрожит, сейчас пронесется весть:
— Не страшись, обездоленная земля! Освободитель твой, твой жених, грядет к тебе из-под венца; глаза его испускают лучи и гонят пред собой злых духов ночи, — и ужасы исчезнут все!
И в жажде дня, лежу я тихо и плачу.
Тихо плакала я, и лишь ухо матери услыхало вздохи мои, — я слышу шаги обнаженных ног ее.
Занавески отгибаются. Вот стоит она, образ милости и сострадания, и своим сердечным взглядом обнимает свое до смерти перепуганное дитя.
Тихими шагами босых ног своих подходит она к кровати моей, садится возле меня, кладет свою руку под шею мою и притягивает мою горячую голову к себе на колени.
— Стоит ли он этого, дочь моя?.. Кто он?
Он — герой, у него голос покорителя мира И он говорит, что это я его голос налила мощью и сочностью, как благословенное солнце наливает кисть виноградную… я — своими трепетными устами…
Миры может он кидать в воздух, — а силу, говорит он, дала ему я — я, которая так слаба, так слаба.
У него, поведал он мне, были уже потухшие глаза; а я вновь зажгла в них огонь, — и они светят, как звезды на небе. А ведь я, мама, часто не вижу своего собственного пути.
И пустыней было уж сердце его. Я посадила в нем новые цветы, и дыхание его пахнет розами с горних вершин. А я, мама, вяну от тоски, как последняя былинка в долине.
Я ему вновь открыла глаза, и он видит жемчужины, что еще скрыто лежат на дне глубочайших морей.
И он чует цветы, которых ни один ангел не будил еще от глубочайшего сна в скрытом лоне земли. И он внемлет песнь, песнь грядущих веков, аллилуйя времен, что плывут еще в тумане бесформенном под Престолом Всевышнего, на что Бог-Зиждитель и взора еще не кинул.
— Можешь ты понять это, мама?!
Нет…
И все же она кладет свою белую руку на растрепанную головку мою, благословляет меня!
Из сердечных материнских глаз слезы падают на горящее жаждой лицо мое и освежают его, как роса.
И ее верные уста шепчут — желают мне счастья.
Мама, меня не ждет тихое милое гнездо, устланное листьями и пухом и блестящими камешками!
Он не вылетит с песнью и молитвенным восторгом из гнезда своего — искать свежих букашек для милой своей, что сидит, осеняя и грея горячо любимых птенцов его.
Женой орла буду я!
Он вырвет меня из объятий твоих и унесет далеко-далеко, в бурю и ветер, над бурлящими морями, над дико обнаженными скалами, над тучами, что об острия их рвутся на клочья…