Носка, бедный, вздыхал, но промалчивал.
То же с субботними гостями.
Богоугодное, мол, дело гостей принимать, но и она — человек, она также желает порадоваться празднику, а какое тут удовольствие, когда вокруг стола усядутся больные да оборванцы, при одном виде которых ее тошнит! А если она недовольна, то и гостям не весело. Пусть они поэтому лучше за ее счет в харчевне потчуются.
Один лишь литвак ей по душе пришелся, его она и за стол сажать не прочь.
Носка рад хоть одного гостя за столом иметь!
От Носки литвак пробрался и к ребе. Он столько наслышался про ребе в доме Носки, что его взяла охота взглянуть на ребе. Получив на несколько дней отпуск, он махнул туда.
Можете себе представить, как на него там взглянули: во-первых — солдат, — от пейсов и следа нет; во-вторых, — литвак: его и не поймешь.
Но оскорбить царского слугу тоже не резон! Его допустили. Ребе поздоровался с ним и спрашивает:
— Как поживаете? — Заметьте: на «вы».
У нас было в обычае, что ребе всем говорил: ты. Но, не желая, из-за греха ли, или по другой причине, приблизить человека к себе, ребе обращался к нему на «вы».
То же было и при прощании.
— Поезжайте с миром! — пожелал ему ребе.
Но литвак уже заметил разницу в обращении и спросил:
— Ребе, почему вы не желаете приблизить меня, как прочих? Разве я не еврей, или я согрешил чем-либо?
Ребе молчит.
Но литвак заявляет, что с места не двинется, пока ребе не благословит его, по своему обычаю; литваки ведь — народ упорный.
Ребе вздохнул и говорит:
— Я, по правде сказать, тебя немного побаиваюсь, но, если ты настаиваешь: — поезжай с миром!
Почему ребе вздохнул и чего он боялся, тогда не знали. Наши понимали, что здесь что-то кроется, но в городе смеялись. Остряков везде довольно, они и шутили, что ребе боялся, авось у солдата под мундиром ружье спрятано; что он испугался грамотного человека, авось тот заведет ученую беседу, и так далее.
Потому что, чем проще казались людям поступки нашего ребе, тем чаще в нем усомнялись.
Лишь потом оказалось, что ребе очень далеко предусмотрел.
Литвак вернулся домой и стал в доме Носки своим человеком.
В городке пошли разговоры. Как-то дают литваку, холостяку, — а про предлагаемых невест он и слышать не хочет, — так свободно входить в дом, где молодая хозяйка! Но Носка был в нем так уверен, что не дает на него и пылинке упасть.
Не хочу злословить, но люди говорили, что Носка недаром скончался. Пусть это неверно, но он все-таки напрасно допускал до подобных разговоров.
Думали даже довести об этом до сведения ребе, было даже вставлено письмо, но не успели его отправить, как Носка слег.
Долго хворал, бедный.
А литвак, меж тем, кончил срок службы.
Все думали, что он уедет; да не тут-то было; ему, видите ли, город понравился!
И вскоре же он приехал к ребе, одетый в длинный кафтан, еврей-евреем, даже на высокую меховую шапку разжился.
Как он успел так скоро пейсы себе отрастить, одному Богу известно.
Носка, меж тем, скончался.
Теперь уже поняли, что означал тогдашний вздох ребе.
Через несколько времени доносят ребе, что жена Носки стоит у ворот и просит разрешения войти.
Женщин, как вы знаете, он не впускает. Но ради Носкиной вдовы ребе пошел на уступку, вышел на двор, стал поодаль и стал с ней говорить через забор. Спрашивает, что ей нужно.
Она. ответила, что собирается замуж выходить.
Ребе спросил: за кого?
Она назвала литвака.
Ребе тогда говорит:
— А что, если я предложу тебе лучшего жениха, пойдешь за него?
— Нет, — говорит, — она других не желает. Не может за другого пойти.
Так без стыда и говорит, что ее сердце льнет к литваку.
Ребе ничего другого не оставалось делать, как согласиться.
Ой велел лишь прислать к себе литвака.
И — всем на удивление — литвак сразу оказался приближенным!
Как только тот приехал, ребе позвал его к себе, и они просидели с глазу на глаз добрых несколько часов. Два раза проносили туда угощения.
О чем они совещались, что постановили, ни одна душа и теперь не знает, но при прощании ребе, стоя на пороге, обратился к нему при всех:
— Смотри, не осрами Носкина стола!
Впоследствии их близость еще более окрепла.
Когда Носкины родственники вздумали уничтожить завещание, составленное Ноской в пользу второй жены, и завели судебный процесс, ребе, взяв с литвака слово привлечь жалобщиков по окончании процесса к еврейскому духовному суду, обещал содействовать успеху его дела.