— Ах вот как, Грейс? Вот, значит, как? Я в ответе за детей? Вообще-то, если ты забыла, ты отстранила меня от всех отцовских обязанностей! Ты сама сказала, чтобы я не имел никаких дел с детьми.
— И почему же я так сказала?
— Да б… — Кевину все-таки удается проглотить остальные ругательства. — Это тут ни при чем. — Лицо у него горит. — Ты все мешаешь в кучу. Сейчас речь не о моей измене.
— Ну да, сейчас речь о том, что ты потерял нашу дочь.
— Ханжа ты самодовольная! Тебе легко говорить, да? Ты ни за что не отвечаешь, потому что тебя дома хрен застанешь. — Эти последние слова он выговаривает медленно, с громадным чувством облегчения от того, что наконец высказал ей это.
— Я не бываю дома… — мрачно произносит Грейс, — Потому что я обеспечиваю семью. Я ее кормлю, помнишь? Ты остался без работы, помнишь? Я одна бьюсь, чтобы мы могли сводить концы с концами, помнишь?
— Кажется, ты уже исчерпала суточный лимит штампов.
— Это не я завела шашни с какой-то двадцатилетней шлюшкой, которая работает в школе моей дочери. Ты как, успел повидать сегодня в Миллберне свою подружку? Вот почему ты упустил Эйдин — тебе было не до того…
— Ничего не было!
— Но не потому, что ты не пытался.
— Ну, знаешь… Ладно, забудь об этом, и вообще… — Решится ли он наконец? Да, решится. — И вообще иди на…
Он обрывает звонок и швыряет телефон на соседнее сиденье. Плечи, лицо, даже пальцы у него сводит от напряжения. Он тяжело дышит. До сих пор он никогда еще не разговаривал с женой в такой ярости. Ему хочется восстановить в памяти этот разговор, разобраться во всем, но он уже не может вспомнить, с чего началась ссора, помнит только ярость, а под ней, в самой сердцевине — панический страх. Телефон звонит, и он с громадным, почти головокружительным облегчением видит, что это Грейс.
— Звони в полицию, — говорит она.
— Что?
— Звони в полицию.
— Вот ты и звони. — Он сам потрясен тем, как грубо это звучит. — А я найду свою дочь.
Кевин резко обрывает разговор — во второй раз за сегодняшний день, заводит двигатель и мчится обратно к дому. Он почти не сбрасывает скорость на поворотах, колеса визжат. Когда приходится останавливаться на красный свет, он нетерпеливо колотит кулаком по рулю. Наконец — наконец! — все еще внутренне кипя и дрожа всем телом, он подъезжает к дому и тут видит двоих, мужчину и женщину, стоящих под проливным дождем на крыльце. На какое-то мгновение Кевин ощущает острое, не контролируемое разумом желание развернуться и уехать в другую жизнь — куда-нибудь в Коннемару, сажать картошку и читать Йейтса.
Услышав подъезжающую машину, оба поворачиваются в его сторону. Не машут руками, не улыбаются. Вид у них суровый и мрачный: женщина всей своей позой выражает тревогу и нетерпение, мужчина в пальто преувеличенно, до смешного ссутулился. Какие новости сейчас услышит Кевин? Что произошло с его жизнью?
Он останавливает машину, по собственному определению, как псих: нервным рывком, словно первый день за рулем и только учится переключать скорости. Начинает выходить, не успев заглушить мотор, и только потом нагибается за ключом зажигания.
— Здравствуйте. — Он подбегает к этим двоим и никак не может выдавить из себя свою неизменную обезоруживающую ухмылку. И вдруг останавливается, сообразив, что эти люди — не из Миллбернской школы.
— Мистер Гогарти, — говорит женщина. Ему знакомо это лицо, эти коротко, аккуратно подстриженные волосы, эти редкие брови. Ему смутно представляется, что эта женщина занимает где-то начальственный пост.
И тут он вспоминает.
— Ситуация очень серьезная. Можно войти?
В голове у Кевина происходит короткое замыкание. Он не может переключиться: все его мысли крутятся вокруг Эйдин.
— Мы весь день пытались до вас дозвониться.
— Прошу прощения?
— Сегодня утром вашей мамы не оказалось в ее комнате, — говорит директор «Россдейла», — Мы полагаем, что она могла сбежать. Что с вами, мистер Гогарти?
50
О том, что они подъезжают к Клируотеру, Милли узнает от Джеральдины Адамс, разговорчивой соседки, древней старушки с лицом восточной султанши и завораживающим тягучим выговором. Джеральдина как раз подходит к концу (по крайней мере, Милли надеется, что к концу) запутанной истории про соседского кота, который повадился делать свои дела у нее в саду, что каким-то образом сказывается на сердечной болезни ее правнука. Господи, думает Милли, неужели и я стану такой? Двадцать минут подряд рассуждать о кошачьих фекалиях?
Во «Флоридском экспрессе» двух мест рядом не нашлось (зато Милли удалось получить весьма нелишнюю скидку для пожилых пассажиров), и впервые с тех пор, как две Гогарти начали осуществлять свой безумный план, им пришлось разлучиться. Милли, правда, пыталась убедить двух студентов в хуци с эмблемами университета Флориды поменяться местами, заявив, что ее внучке еще рано сидеть одной. Эйдин смерила ее взглядом, кипящим гремучей смесью подростковой застенчивости и возмущения, отрезала, что с ней ничего не случится, и исчезла в задней части автобуса — ни Милли, ни студенты не успели больше ни слова сказать.