— Прости.
63
В зале прилета в аэропорту Дублина Эйдин сразу же бросается к отцу, и он подхватывает на руки так, что ее высокие кроссовки с развязанными шнурками повисают в нескольких дюймах над полом, и душит в объятиях. Пожалуй, это самое унизительное публичное проявление родительских чувств, какое Эйдин приходилось терпеть за все ее трудные годы взросления. На миг в ней просыпается прежняя презрительная враждебность. Ужасно бесит, когда ее даже не спрашивают, хочет ли она, чтобы ее обнимали, как будто она не имеет права голоса.
И в то же время — Эйдин не хочет лгать себе — она втайне замирает от счастья в этом потоке отцовского внимания, с наслаждением купается в нем, пусть и сердито смаргивая слезы. Она дома. Эйдин не забыла, как он умеет иногда раздражать, каким бывает недотепой, как часто злоупотребляет своей властью и бесцеремонно вмешивается в ее дела («вторгается в личное пространство», как говорят в Америке). Но все-таки, черт возьми, — это ее папа!
А ведь когда-то — она теперь с трудом вспоминает, как и почему, — она стала сомневаться, что родители ее любят. Теперь ей это кажется полным идиотизмом. Кажется, из всего этого мог бы получиться неплохой лимерик, но сейчас не до этого.
— Ты понимаешь, — говорит папа, когда они уже идут к автостоянке, — что тебе предстоит сидеть под замком ближайшую четверть века?
А правда, какое ее ждет наказание? Все девять часов в небе она терзалась мучительной тревогой. Но, как ни удивительно, ни о какой школьной чепухе речи не идет вообще. Может быть, ее исключат, может быть, ей придется сменить школу, а может быть, ее заставят вернуться в Миллбери и предстать перед Бликленд.
И вот они уже подъезжают к дому в Долки, который теперь, после ее путешествия, поражает своим царственным великолепием по сравнению с пастельными новостройками, на фоне которых разворачивались ее недавние приключения. Нуала, Киран и Джерард — он приехал! — все такие красивые и тощие, как модели, выходят на крыльцо и спускаются по каменным ступеням. Вид у всех странно нерешительный, будто никто не знает, что теперь говорить и что делать. Джерард первым подходит к Эйдин, горестно качая головой.
— Ну как ты? — он обнимает ее и обзывает балбесиной. Сестра тоже обхватывает ее руками и тут же начинает радостно трещать. А вот она никогда не была в Америке! А какие там парни? А правда, что там все девушки ходят в бикини? Киран тихонько берет Эйдин за руку. Теперь Эйдин понимает, что чувствует Чёткий, когда его окружает толпа фанатов. Рок-звезда, блин.
Эйдин вытаскивает из машины свой чемодан и идет к дому. Мама стоит в дверях, скрестив руки, с непонятным выражением лица. Радость? Печаль? Облегчение? Все вместе? Уголки маминых губ сползают вниз. На ней папин фартук с надписью «Вам еще не надоело смотреть, как я работаю?». Уголком фартука она вытирает глаза. Хм, думает Эйдин, кажется, все-таки все вместе…
Эйдин хорошо владеет собой, чертовски хорошо — до тех пор, пока мама не зовет ее по имени и не раскрывает объятия.
Из школы Эйдин теперь никуда не выпускают, и она проводит вечера перед экзаменами в комнате отдыха в «Фэйр»: играет в пинг-понг и жарит тосты вместе с Фионой Фэллон. Фиона не такой безбашенный ураган, как Бриджид, зато и не такая безжалостная. Эйдин умиляет, что новая подруга постоянно пытается резать мячи, даже когда это явно безнадежно, и со временем ей даже стали интересны Фионины рассказы, пусть и путаные, о многочисленных курах (она их всех зовет по именам), живущих на ферме ее родителей, и о том, как она вздыхает по Уильяму Рашу — двадцатилетнему деревенскому парню с кустистыми бровями, у которого ее отец покупает тракторы.
Эйдин ведет с перевесом в шесть очков, когда Бликленд вдруг окликает ее из своей застекленной крепости. Девушки переглядываются. Эйдин разрешили вернуться в школу с условием, что она принесет извинения Бликленд, но с тех пор ей удается избегать разговоров с ней и прямых взглядов. Вот бы и дальше так. Доучиться в Миллберне еще два года, избегая всякого контакта.
— Что такое? — спрашивает одними губами Фиона. Эйдин только пожимает плечами, хотя чувствует, как к горлу подкатывает тошнота, и откладывает деревянную ракетку.
Бликленд стоит в главном вестибюле и сортирует дневную почту, раскладывая ее по маленьким стопочкам. Это письма для иностранных учениц, в основном младших, отчаянно тоскующих по дому: для них это необходимый глоток радости и условие душевного равновесия. Бликленд молча протягивает Эйдин конверт, и, хотя угловатый почерк Эйдин незнаком, обратный адрес — «Клируотер, Флорида».