– А мне приходилось скрываться, – как бы очнувшись от сна, молвил он. – У меня нечаянно умерла беременная любовница... – «Как это случилось?» – Таракити опять обмер от ужаса. – Скажи, а у тебя есть русские друзья? – быстро спросил его монах.
– Друзей нет. Знакомые есть, – с гордостью ответил Таракити.
– Придите оба завтра вечером в храм у верхнего рисового поля. Я буду ждать. Не бойтесь...
Монах достал из ящичка оставшиеся катышки риса, завернул их в бумажный носовой платок, спрятал в рукаве халата.
– Хотел бы стать богатым человеком? – вдруг спросил он.
– Да, – ответил Таракити.
– А ты?
– И я, конечно.
– Придите завтра вечером в шинтоистский храм...
– Ну, что ты думаешь, как быть? – спросил Таракити у товарища, когда бродяга исчез.
Плотники возвратились на площадку, где строилось судно. Уже поздно. Но не все эбису ушли в лагерь. Несколько перепачканных матросов и два японца вышли из кузницы. Там кирпичная печка прогорела и развалилась, они оставались после отбоя, заканчивали перекладку. Провозились и еще не все доделали.
Несколько часовых и полицейских в своих кимоно, как яркие цветы в кустах, оставались у площадки после окончания работы.
Под берегом стояла широкая лодка. Матросы столкнули ее.
– Никитка, – позвал Петр Сизов, – иди!
Петруху, который теперь кузнечит, все японцы знают. Хотя не считается мастером, а работает хорошо. Очень заметный воин.
Прежде, если матросы звали японцев ехать с собой в лодке, те, ударяя себя ладонью по шее, показывали, что им за это отрубят голову. Или молчали, делая вид, что ничего не понимают, в лодку не садились и норовили поскорей уйти. Сейчас двое метеке[23] и переводчик Иосида наблюдали сверху. На глазах у них Таракити и Хэйбей сбежали с обрыва и залезли в лодку вместе с матросами. Метеке, наверно, завидно глядеть, как в отошедшей в сумерки западной шлюпке замелькали огоньки: в лодке все дружески закурили. Теперь такие случаи часты, их уже не запрещают, о них невозможно докладывать, не хватает бумаги. Самих метеке выгонят, если будут только этим заниматься.
«Метеке тоже люди, и люди хорошие, – подумал Таракити. – Они мне плохого ничего не сделали». Втайне он гордился, что его охраняют. Хорошо также, что сегодня все обошлось!
– Где же вы пропадали так долго! Если бы вы знали, что пропустили! – говорил Николай Шиллинг, выходя из своей каюты и встречая возвращавшихся с охоты товарищей. – Утки? Такое множество?
– Как видите, барон, – отвечал Можайский.
– Прекрасно! – ответил Шиллинг.
Все стали рассматривать разложенную на лавке дичь.
– А теперь вы рассказывайте, господа, – сказал Сибирцев, садясь за чай. – Что у вас?
– Что же мы пропустили? – спросил Можайский.
– Сегодня уехал гостивший у нас феодальный вельможа...
– Как только вы ушли на охоту, – заговорил Зеленой, – прискакал самурай с известием, что едет князь!
– Адмирал назначил барона главным распорядителем! – пояснил поручик Петр Елкин.
– Был составлен церемониал?
– Князь Мидзуно из соседнего города Нумадзу, – сказал барон.
– Феодал, со всей семьей и свитой! – подхватил Елкин.
– Князь! О-о! Соодеска! Ээ... ээ... Хи-хи... – с изумленно-испуганным лицом молвил Можайский, подражая японским чиновникам.
– Позвольте. Вы не говорите главного... – воскликнул юнкер Корнилов. – Князь приехал с дочерью!
– Прелестная японочка! – отрываясь от чтения и откладывая книгу, которую он было уже взял, молвил старший офицер Мусин-Пушкин.
– А какие туалеты! Шелка толщины сукна!
– Как вы узнали, юнкер?
– Каков же сам феодальный владыка? – спросил Сибирцев. – О нем говорили, кажется, что характерный красавец даймио.
Мусин-Пушкин отошел к свече и сел за книгу.
– Мы жалели, что вас не было, Александр Федорович, – сказал Шиллинг.
– Мы в горах слыхали, что как будто музыка играла. Очень, очень жаль... К тому же княжна молодая! В самом деле князь хорош?
– Мало сказать – хорош! Мы с толку сбились, не зная, как встретить получше, чем занять, что играть. Решили концерт начать Бетховеном.