— Без обид, ладно, Чарли? Просто такое путешествие — не по мне.
— Все в порядке. Сваливай.
Так я и поступил — организовал свою собственную экспедицию, под стать своему боевому темпераменту. Нанял пару аборигенов из свиты Чарли и, отъехав на некоторое расстояние, почувствовал себя значительно лучше. А спустя несколько дней, движимый потребностью максимально упростить свою жизнь, отказался от услуг одного африканца и провёл длительную беседу со вторым, по имени Ромилайу. Мы достигли полного взаимопонимания. Он сказал: если я хочу свернуть с проторённого пути, он охотно станет моим проводником по неизведанным местам.
— Отлично, — обрадовался я. — Это именно то, что нужно. Я явился на континент не для того, чтобы ссориться с пустой бабёнкой из-за какого-то поцелуя.
— Я вести далеко, далеко, — заверил он.
— Да, дружище! Чем дальше, тем лучше. Ну что ж, в таком случае поехали!
Мы избавились от значительной части багажа, а что касается джипа, то, заметив в глазах Ромилайу восхищённый блеск, я пообещал подарить ему машину после того, как мы побываем «далеко-далеко». Проводник уточнил: он собирается вести меня в такие дебри, куда можно добраться только пешком.
— Вот как? Тогда потопали. Джип покамест законсервируем. Когда вернёмся, колымага твоя.
Он страшно обрадовался. Мы добрались до города Талуси и спрятали джип в каком-то шалаше. Оттуда мы совершили перелёт в Бавентай, бывшая Белланка; у меня было такое чувство, будто у самолёта вот-вот отвалятся крылья. Лётчик-араб вёл машину с босыми ногами. Это был уникальный полет, закончившийся на твёрдой глиняной площадке по другую сторону горы. К нам подошли темнокожие пастухи с сальными колечками волос и вывернутыми губами. Я ещё не видел людей, настолько смахивавших на дикарей, и спросил своего проводника:
— Это и есть то самое место?
— Нет, сэр, — ответил он, произнося «сэр» как «сар».
Оказалось, нам предстоит ещё добрую неделю маршировать на своих двоих.
Я начисто утратил способность ориентироваться, но меня это не заботило. Какая разница — ведь целью моего паломничества было сбросить с себя неподъёмный груз проблем. К тому же Ромилайу внушал большое доверие. День за днём он вёл меня по пустыням и горным тропам — все дальше и дальше. Слабо владея английским, он не мог толком объяснить, что к чему, сказал только, что мы держим путь туда, где обитает народ арневи. Много лет назад он был там то ли с отцом, то ли с дядей — я не разобрал, с кем именно.
— Ясно — ты хочешь вернуться в места своей молодости.
Пустыня с обилием разбросанных там-сям валунов привела меня в восторг, и я похвалил себя за то, что отделался от Чарли с его новобрачной и выбрал подходящего проводника. Ромилайу, с его умением угадывать мои желания, оказался сущей находкой. Ему было где-то под сорок, но его старили преждевременные морщины и дряблая, мешковатая кожа, свойственная определённому типу темнокожих. Его череп порос непроходимым кустарником волос, которые он время от времени тщетно пытался привести в порядок. Его космы не признавали расчёски и топорщились по бокам головы, придавая ему сходством с карликовой сосной. На груди у Ромилайу белели традиционные полоски, похожие на шрамы, а уши были обрезаны так, что стали походить на перья; кончики зарывались в волосы. Нос был красивой абиссинской формы, не какой-нибудь приплюснутый. Полоски и обрезанные уши говорили о том, что он был рождён язычником, однако затем обратился в веру и теперь каждый вечер творил молитву. Стоя на коленях, он складывал руки под скошенным подбородком, сильно выпячивал губы, напрягал короткие, однако сильные мышцы и исторгал из глубины души гортанные звуки. Я садился рядом на траву и подбадривал его:
— Давай, Ромилайу, выложи им все. И не забудь замолвить словечко за меня грешного.
Наконец мы очутились на небольшом каменистом плато в окружении гор. Там было жарко, сухо и безлюдно — за несколько дней пути мы не увидели ни одного отпечатка человеческой ноги. Растительность была весьма скудной; если на то пошло, там вообще почти ничего не было. Я словно попал в прошлое — не в «историю» со всей её мишурой, а в доисторический период. Я поверил в существование таинственной связи между мной и камнями. Горы, в своей первозданной наготе, образовали извилистую линию; на склонах, прямо у нас на глазах, зарождались облака. От камней шёл пар, но не простой, а с бриллиантовым блеском. Несмотря на духоту, я почувствовал себя в отменной форме. По ночам, после того, как Ромилайу кончал молиться и мы ложились спать на голых камнях, воздух, глоток за глотком, как бы возвращал нам живительную свежесть. Добавьте сюда невозмутимое сияние звёзд, которые кружились и пели, и полет ночных птиц, проносившихся над нами гигантскими летучими опахалами. Чего ещё можно было желать? Припав здоровым ухом к земле, я слышал стук копыт — как будто лежал на туго натянутой шкуре барабана. Может быть, это были дикие ослы или зебры, устремившиеся на поиск новых пастбищ. Я потерял счёт времени. Возможно, мир тоже был рад отдохнуть от меня.
Сезон дождей — к тому же короткий — уже прошёл. Все ручьи высохли; сухие ветви кустов моментально вспыхивали, стоило поднести к ним спичку. По вечерам я разводил огонь при помощи зажигалки, какими широко пользовались в Австрии; если покупать дюжину, они шли по четырнадцать центов штука. А теперь мы с Ромилайу находились на плато, которое он назвал Хинчагарским и которого не было ни на одной карте. Под колючими карликовыми деревцами и кустиками (что-то вроде алоэ или можжевельника, но я не силён в ботанике) клубился зеленовато-жёлтый туман, и мне казалось, будто Ромилайу, вышагивающий за мной следом, вот-вот посадит меня на большую деревянную лопату булочника и бросит в печь. Это знойное место и впрямь начало напоминать пекло.
Однажды утром мы обнаружили, что находимся в высохшем ложе реки Арневи, и двинулись, условно говоря, по течению. Ил превратился в потрескавшуюся глину; валуны мерцали золотыми самородками. Наконец мы увидели деревню Арневи с конусообразными крышами. Я знал, что они сделаны из тростника, соломы или пальмовых листьев, однако вид у них был внушительный.
— Ромилайу, — окликнул я своего спутника, — посмотри, какая красота. Сколько лет этой деревне?
— Не знаю, сэр.
— У меня такое чувство, словно мы находимся на прародине человечества.
Может быть, это место даже древнее Ура[3]. У меня предчувствие, что оно принесёт мне удачу.
Народ арневи занимался разведением скота. На берегу мы спугнули несколько донельзя отощавших коров; они стали взбрыкивать и носиться галопом, так что вскоре мы оказались в окружении стайки голых ребятишек. У всех, даже самых маленьких, были раздутые животы; они корчили рожи и истошно вопили. Добавьте к этому рёв потревоженной скотины и хлопанье крыльев доброй тысячи птиц, вспорхнувших с запылённых веток. В первую минуту они показались мне градом камней; я принял это столпотворение за акт агрессии. Даже рассмеялся от удивления.
— Что, Ромилайу, здесь так принято встречать туристов?
Но потом понял, что это птицы.
Ромилайу объяснил: арневи очень чувствительны ко всему, что касается скота, потому что считают эти существа своими родственниками, а не просто домашними животными. Здесь не едят мяса. А вместо того, чтобы держать одного пастуха на все стадо, приставляют к каждой корове по паре-тройке ребятишек. Естественно, когда среди животных поднялся переполох, дети стали гоняться за ними, чтобы успокоить. Я пожалел, что у меня нет с собой гостинцев для ребятни. Когда я воевал в Италии, всегда имел при себе запас шоколадок «Херши» и земляных орешков для «бамбини». Короче, на подступах к посёлку, огороженному колючей живой изгородью и навозными кучами, мы обнаружили, что некоторые из ребят поджидают нас, в то время как остальные побежали распространить новость о нашем прибытии.
— Какие смешные! — обратился я к Ромилайу. — Ты только посмотри на эти вздувшиеся пузики и курчавые головёнки. Кажется, у некоторых ещё не выросли коренные зубы. Жалко, что мне их нечем побаловать. Как думаешь, их позабавит, если я подожгу куст?