Выбрать главу

Моя квартира была для нас слишком просторной. Не в том смысле, что мы с Сарой не имели вещей: у нее была уйма книг (она преподавала язык и литературу), у меня – сотни кассет и пластинок, да и сама по себе квартира была совсем не большой и весьма захламленной; я жил в ней больше десяти лет и частенько чувствовал себя мультяшной собачкой в рисованой конуре. Нам было слишком просторно оттого, что оба мы такие тихие и спокойные и, оставаясь вдвоем – я это очень явственно ощущал, – занимаем ровно столько места, сколько приходится на наши тела. В отличие от многих других пар, мы не умели наполнять собой окружающее нас пространство.

Время от времени мы пытались делать это – в обществе людей еще более тихих; мы с ней никогда не обсуждали, почему вдруг в какой-то момент оба становимся шумными и возбужденными, но я уверен, она тоже всегда замечала, когда это происходило. Мы как бы отыгрывались за то, что настоящая жизнь протекает в стороне от нас, что где-то там Майкл и Чарли проводят время намного толковее и интереснее в гораздо более блестящей компании; поднимая шум, мы словно делали дерзкий выпад, сделать который было совершенно необходимо, хотя он абсолютно ничего и не менял. (Ты сама наверняка не раз видала, как молодые представители среднего класса, замечающие понемногу, что жизнь не оправдывает связанные с ней ожидания, бузят в ресторане, клубе или баре: мол, посмотрите на меня! Я совсем не такой зануда, как вы могли бы подумать! Кто-кто, а уж я-то умею оттянуться! Лично мне их жалко. Сам я, к счастью, научился угрюмо отсиживаться дома.) Наш с Сарой союз, как и любой брак по расчету, был циничным и взаимовыгодным; я даже всерьез думал, что смогу прожить с нею всю жизнь. А что, я б не возражал. С ней все было нормально.

Помню хохму из какого-то сериала – из «Мужчины в доме» или чего-то в том же роде, – хохму довольно бездарную. Там один тип пригласил поужинать жуткую дурнушку, толстую и в очках, подпоил, привез к себе домой, ну и давай приставать. «Я не такая!» – заверещала девица. Парень обалдело уставился на нее. «Но ты… ты не можешь быть не такой», – выдавил он наконец. Я посмеялся над этой хохмой в шестнадцать лет и ни разу больше о ней не вспоминал – до тех пор, пока Сара не сообщила, что встретила другого. «Но ты… ты не можешь встретить другого!» – чуть не выпалил я. И дело не в том, что Сара была такой уж непривлекательной – она была вполне привлекательной; в конце концов, приглянулась же она тому, другому парню. Дело в том, что ее встреча с ним грубо противоречила самой основе наших отношений. Меня и Сару по-настоящему связывало только то (общая любовь к «Диве», которая сближала нас первые несколько месяцев, не в счет), что нас обоих бросили, что мы оба были страстными противниками бросания кого бы то ни было. Ну и как после этого она могла бросить меня?

Да, я, конечно, слишком расслабился. Ведь если ты не без удовольствия проводишь время с некой девушкой, тебе непременно грозит опасность ее потерять (разве что из-за параноидального страха потери ты завел себе такую, что приплатишь – не потеряется, такую, что никто на нее в жизни не позарится). Тут остается либо с этими делами завязывать, либо быть готовым к тому, что в один прекрасный момент появится субъект по имени Марко, или, скажем, как в нашем с Сарой случае, Том, и очень тебя расстроит. Однако в то время случившееся представлялось мне в другом свете – тогда я видел лишь, что не помогло даже сознательное снижение планки, и это дало мне серьезную причину пострадать и пожалеть себя.

Ну а потом я встретил тебя, Лора, и мы стали жить вместе, а теперь ты от меня съехала. Но знаешь, для меня в этом не было абсолютно ничего нового; если хочешь пробиться в мою первую пятерку – придумай что-нибудь покруче. Я уже не такой ранимый, каким был, когда от меня уходили Элисон и Чарли; ты не заставила меня переменить весь распорядок повседневной жизни, как это сделала Джеки; в отличие от Пенни ты не внушила мне неприязни к самому себе (а уж унизить меня, как унизил Крис Томсон, тебе и подавно не под силу), и, кроме того, со времени расставания с Сарой я стал мыслить намного трезвее: теперь я точно знаю – несмотря на уныние и сомнения в себе, которые, когда тебя бросили, обязательно поднимаются откуда-то из глубины души, – ты не была моим последним и самым блестящим шансом. Так, не худшая попытка. Как говорится, близко, но не в яблочко. Пока, до встречи.

Теперь…

1

Рано утром в понедельник Лора уходит – с портпледом и сумкой в руках. Многое понимаешь, видя, как мало берет с собой эта женщина, которая так любит свои вещи, свои чайнички и свои книги, свои картинки и привезенную из Индии статуэтку. Я смотрю на ее сумку и думаю: «Господи, вот до чего она не хочет жить со мной».

Мы обнимаемся у порога, у нее на глазах слезы.

– Сама не понимаю, что делаю, – говорит она.

– Естественно, – соглашаюсь я как бы в шутку, но как бы и всерьез. – Чего тебе куда-то ехать? Пока то да се, можешь у меня пожить.

– Спасибо. Раз уж решилась, надо уходить. И потом, ты же понимаешь, мне…

– В таком случае оставайся на ночь.

Она хмурится в ответ и тянется к дверной ручке.

На пороге начинается сутолока. У нее заняты руки, но она все равно пытается открыть дверь, и у нее ничего не получается, поэтому я открываю сам, но при этом загораживаю дорогу и, чтобы пропустить ее, выхожу на площадку, а ей, поскольку у меня с собой нет ключа, приходится придерживать дверь, пока я протискиваюсь обратно и оказываюсь в квартире прежде, чем дверь захлопывается у нее за спиной. Ну вот и все.

Вынужден признать, что тут через кончики пальцев на ногах в меня проникает великолепное ощущение – отчасти свободы, отчасти нервического возбуждения – и мощной волной поднимается вверх. Это ощущение меня уже не раз посещало, и я знаю: оно почти ничего не означает – например, странным образом не означает, что следующие несколько недель я буду нечеловечески счастлив. Но я знаю также, что от него не стоит отмахиваться, что им надо наслаждаться, покуда оно не прошло.

Вот как я праздную возвращение в холостяцкое царство: сажусь в свое кресло, которое отсюда у меня никуда не денется, и выковыриваю из подлокотника несколько кусочков набивки; хотя еще рано и курить совсем не хочется, зажигаю сигарету – просто потому, что теперь волен курить в квартире когда заблагорассудится и никто не станет меня шпынять; задумываюсь, знаком ли я уже со следующей своей подругой, или ею окажется особа, пока что еще мне неизвестная; размышляю о том, как она выглядит, о том, будем ли мы заниматься любовью здесь или в ее квартире, о том, на что похожа ее квартира; неплохо бы, приходит мне в голову, нарисовать на стене гостиной логотип: «Чесс-рекордз». (Я знал один магазин в Кэмдене, там по кирпичам у входа по трафарету были выведены логотипы всей компашки – «Чесс», «Стакс», «Мотаун», «Троджан»[17] – и смотрелись отлично. Может, получится разыскать парня, который их изобразил, и попросить его нарисовать мне такие же, только поменьше.) Я чувствую себя хорошо. Я чувствую себя прекрасно. Я иду на работу.

Мой магазин называется «Чемпионшип винил». В нем продаются панк, блюз, соул и ритм-энд-блюз, немного ска, кое-что из альтернативы, кое-что из шестидесятых – короче, все, представляющее интерес для серьезного коллекционера, как о том уведомляет прохожих стебно-старомодное объявление в витрине. Магазин расположен на тихой улочке в Холлоуэе[18] так, чтобы привлекать внимание по возможности меньшего числа случайных покупателей. Заходить к нам есть смысл только тем, кто живет по соседству, но окрестных жителей явно не безумно интересуют мой пробный оттиск «Стифф Литтл Фингерз» (двадцать пять фунтов – в восемьдесят шестом я за него отдал семнадцать) или моноверсия дилановского «Blonde on Blonde».

вернуться

17

«Чесс-рекордз», «Стакс-рекордз», «Мотаун-рекордз», «Троджан-рекордз» – так называемые независимые звукозаписывающие компании, ориентирующиеся на качественную некоммерческую музыку.

вернуться

18

Холлоуэй – довольно бедный район в северной части Лондона, постепенно заселяемый иммигрантами.