Вознесенный до небес в период реставрации Мэйдзи, а потом в первой половине XX века (Кусака Хироси предпринял издание всех его архивов, которые смог найти, см. Hôkô ibun. Ed. Kusaka Hiroshi. Tokyo: Hakubun-kan, 1914), став символом военной и культурной энергии целого народа, сразу после войны образ Хидэёси несколько померк. Потом интерес к его экономической и административной деятельности снова усилил благосклонность к нему историографии, претендовавшей на то, чтобы быть чисто социальной. Через некоторое время он опять стал вызывать симпатии, и на сей раз масштаб его личности поразил сразу и японских, и западных исследователей: в 1975 г. Кувата Тадатика, посвятив всю жизнь изучению архивов героя, собрал основные документы, имеющие к нему отношение (Kuwata, Tadachika. Toyotomi Hideyoshi kenkyü. Tokyo: Kadokawa Shoten, Shôwa 50 [1975]), в то время как Адриана Боскаро перевела на английский язык сто одно из ныне известных писем его частной переписки. А в 1982 г. Мэри Элизабет Берри, опираясь на последние находки, посвятила целую книгу (Berry, Магу Elizabeth. Hideyoshi. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1982) изощренным теоретическим размышлениям о политической природе его власти и смысле его деятельности с современной точки зрения. По крайней мере, таковы главные вехи богатой библиографии, о которой с. 312–318 дают лишь общее представление.
Настоящая биография не претендует на сенсационные откровения: японские архивисты и историки-специалисты имеют для этого больше возможностей, чем кто-либо. Но, напомнив о существовании одного из величайших организаторов нового мира, которого у нас слегка подзабыли, мы пытаемся воздать ему должное, соединяя образ человека с описанием его мечтаний, историческое свидетельство с легендой, в которую он сам отчаянно пытался облечься. Мы не доверяем нелепым историям, сочиненным задним числом, но не считаем нужным отвергать с порога то, что распространял он сам, — те мифы, которые сегодня, конечно, могут показаться смешными, но которые много говорят о намерениях этого человека и способствуют лучшему пониманию его поступков. Историк не может просто-напросто их игнорировать, не впадая в худшую измену — нежелание проникать в психологию своего персонажа. Такой человек, как Хидэёси, никогда не позволял заключить себя в рамки какой-то системы, а в те трудные времена жизнь любила усложнять задачу различения истинного и правдоподобного, не слишком простую и для более мирных веков. Мудрость приходит с новыми страницами, как, должно быть, произошло и с Хидэёси, и легенда постепенно уступала место истории по мере того как персонаж все больше отождествлял себя с развитием своей родины, жестко направляя ее судьбы.
Мы также не отвели очень большого места обвинениям нашего героя — конечно, отчасти обоснованным, — в гордыне и безумии. Разве эти страшные болезни не получает вместе с властью любой в качестве отравленного подарка? Разрушительные приступы гнева у стареющего и жестокого Хидэёси, его сошествия в ад вызывали у нас содроганье, но мы видели в них не столько признак помрачения рассудка, сколько отчаяние человека, который чувствует угрозу для дела всей своей жизни, а ведь это дело — дело мира.
Глава I
В ПОИСКАХ ГОСПОДИНА
Мы на земле Овари, которая ныне окружает город Нагоя и включает в себя современную префектуру Анти. С высоты гор Хида на севере текут воды реки Кисо, пересекающей эту землю и впадающей в море в глубине бухты Исэ.
Наша история начинается в 1536 году. В сердце дельты, где соседствуют песок, земля и вода, стояла деревушка под названием Накамура, «деревня середины» — середины речной долины и середины Японии, расположенная на той географической оси, которая разделяла и общество на две части фактически одного и того же народа, всю весомость различий между которыми вполне ощущал отдельный индивид: например, отчуждение друг от друга отдельных домашних очагов (мэ) на востоке (в Канто) и, напротив, более выраженный коллективизм, сильнее тяготеющий к деревне (мура), на западе (в Кансае). Но огромные пространства от Тихого океана до вод Восточно-Китайского моря, простроченных островами, все равно походили друг на друга — и обширные полотнища равнин, и террасы, подчеркивающие хаос природного рельефа, и заливные рисовые поля (суйдэн), устройство которых и уход за которыми в огромной мере обуславливали отношения между людьми и ритм жизни: прокладка оросительных каналов, постройка дамб, разделяющих участки, обводнение, а потом постепенное осушение последних по мере роста растений, жатва, и все это повторялось дважды в год или чаще.