Папа
Повторяю: я едва могу выразить свою любовь к Вам; я вернусь очень скоро, в конце года, чтобы говорить с Вами. Я намеревался написать также Вашей маме, и, надеюсь, она поймет [что у меня не было времени для этого]… (2 декабря 1597 г.)
Это новое; неожиданное отцовство тем не менее парадоксальным образом осложняло восстановление порядка. Во что превращался в этой ситуации Хидэцугу, приемный сын? И каким будет место юного сына по крови по отношению к законному наследнику? Было общеизвестно, что Хидэёси питает к приемному сыну и племяннику лишь ограниченное доверие, упрекая его, в частности, за то, что тот имел бледный вид по сравнению с Токугава Иэясу в сражении при Нагакутэ (1584), имевшем печальный исход.
Но Хидэцугу, на которого выбор пал только как на старшего из племянников, тем не менее оставался обладателем должности кампаку, которую у него нельзя было отобрать без весомой причины.
Некоторые документы и рассказы того времени приводят вероятное решение: Хидэцугу мог бы выдать дочь за этого ребенка, в свою очередь сделав его наследником, а позже передав ему свой титул кампаку. Однако подобные варианты не удовлетворяли Хидэёси и его горячий отцовский пыл.
Тем более что о своеобразной фигуре его племянника ходили странные слухи: в обществе, далеко не склонном к чрезмерной чувствительности, он выделялся жестокостью, нездоровым пристрастием к смертным казням, в которых с удовольствием участвовал, вопреки всем обычаям; говорили также, что он любит упражняться в стрельбе — из лука или мушкета, — делая мишенями крестьян, трудящихся на своих полях; другие, еще более постыдные, если это было возможно, слухи намекали на его склонность к садизму, на безумие, которое его охватывало при виде крови. И в довершение всего шпионы сообщали, что после рождения Хидэёри он постоянно усиливает свою охрану, не жалея средств. Вскоре поползли и подозрения в измене: Хидэцугу, которому Хидэёси никогда не доверял ничего по-настоящему ответственного, начал добиваться прямого ленного подчинения вассалов тайко. Благовидный предлог или реальные опасения — неважно, но Хидэёси использовал это как повод для молниеносной акции: Хидэцугу должен исчезнуть.
Для этого существовали толью два средства: изгнание — но оно допускало любые заговоры и любые надежды, — и смерть. Осторожность или гуманность? Хидэёси начал с изгнания. Он вручил Хидэцугу, обвиненному в измене, приказ удалиться на гору Коя, в монастырь Сэйгандзи; фактически это было не пострижение в монахи, а интернирование, и представители тайко допросили там обвиняемого, попытавшись добиться у него признаний в его замыслах и имен феодалов, состоящих с ним в заговоре. Этот этап быстро закончился, и очень скоро перешли ко второму варианту. В августе 1596 г. батальон (10 тысяч человек?) окружил храм и предъявил Хидэцугу приказ Хидэёси: в кратчайший срок покончить с собой. Так умер приемный сын, который, конечно, не обладал талантами, необходимыми для его должности, и к тому же был неудачником — а для вождя это приговор.
Маленький Хидэёри остался единственным и законным наследником Хидэёси: позиция ненадежная — вспомним историю самого Хидэёси, оттеснившего сыновей своего господина Нобунага! — но тем не менее многообещающая, при условии, что его отец проживет еще достаточно долго или, в случае скорой смерти тайко, нынешнее феодальное равновесие при всей своей хрупкости не изменится: коль скоро никто не был сильнее других, все даймё были заинтересованы сохранять в неприкосновенности власть сына Хидэёси как высшей инстанции. Эти факторы в сочетании с репутацией, которая никогда не была безупречной, — объясняют, почему бедный Хидэцугу мог покинуть сцену — политическую и человеческую, — не вызвав ни сожалений, ни восстания.
Еще более ужасным, хотя и соответствующим той же логике, выглядит истребление его клана: постыдная расправа в месте, предназначенном для уголовников, с его тремя сыновьями — старшему из которых едва исполнилось двенадцать лет, — с его супругой, дочерьми и их служанками, в целом с четырьмя десятками человек, не повинных ни в чем. И этим Хидэёси еще не удовлетворился: он велел бросить останки замученных в обычную яму с надписью «Могила предателей». По удачном завершении этой операции он вернулся к своему благочестивому плану, обнародованному несколько лет назад, — строительству в Киото нового храма, куда можно было бы поместить гигантскую статую Будды. Кровавое исступление и политическая религиозность порой неплохо сочетаются…