Выбрать главу

три шестерки на пальто.

Трудно

Как трудно сильным быть:

не гнуться на ветру

и в море грозном плыть

навстречу волнам,

беде в глаза смотреть —

и песню петь задорно,

и заслонить от ворога сестру.

Как трудно боль под сердцем превозмочь,

и мыслей черных разгоняя стаю

в беду попавшему обидчику помочь,

и не всплакнуть, отчизну покидая.

И трудно разлюбившую забыть,

и как с другим ласкается представить.

И сердцу нелегко вот так остыть —

и душу трепетную не оплавить.

Как трудно. Все же надо сил найти,

чтоб с головою поднятой идти.

Уголки

Летят над городом вороны —

до горизонта все черно,

и ветер рвет деревьев кроны,

и будто все осквернено.

Как будто все осатанело,

и балом правит сатана.

Вот так Орда на Русь летела —

и Русь была покорена.

Но все проходит, пролетает —

в грязи лежит ордынский князь.

А русский сокол ввысь взлетает,

летит стрелой, в века вонзясь.

И так с душой бывает часто:

как будто туча воронья

покроет черным помысл ясный —

и нет темней на свете дня.

Страшны душевные оковы,

смешно и глупо: раб себе.

Но вот однажды ты раскован,

навстречу тянешься судьбе.

И не таясь себе подобных,

душой раскрытый нараспах,

не ищешь уголков укромных —

весь тут, в улыбках и стихах.

Улыбка

Херсонская помещица

в морской лагуне плещется.

И светит нероссийское

в зените солнце римское.

И чайки в небе носятся,

и в память что-то просится.

На желтой фотографии

дома как эпитафии,

и пальмы нереальные,

как урны погребальные,

и солнце, пляж — сусальные,

и платья дам как бальные.

Но юная помещица

в морской лагуне плещется

и в знак своей сердечности

улыбку шлет из вечности.

Умиление

День прошел, печаль какая…

Сколько будет этих дней,

распрекрасных, как ушедший?

Встретил нынче старика я,

что кормил из рук-корней

голубей и птах поменьше.

На мозолистые руки,

что крошили мелко хлеб,

поглядел я с умиленьем.

Нет, не знали они скуки,

милые, труда подруги,

брат им молот или серп.

И кивнул с благоговеньем.

Дворник, что с метлой слонялся,

как со свадьбы шедший сват,

выцыганил сигаретку.

Видя, как я умилялся,

прошептал мне: «Это ж Хват.

Ох, был следователь крепкий».

На мозолистые руки

вперил я осевший взгляд.

Серп и молот им не братья,

это лапы старой суки,

жравшей соколов, орлят —

вот она порода гадья.

Нет, не каждой старикашке

уваженье и почет,

кой-кого бы надо вздернуть.

Ах, мы добрые букашки,

кровь отцов нас не печет —

кто б смог дурь нашу одернуть.

День прошел, печаль какая…

Сколько будет этих дней,

распозорных, как ушедший,

что ушел, бельмом моргая,

меж расхристанных парней,

в глубь лубянковских коттеджей.

Химера

Ты синеокий, и я синеокий,

Я недалекий, и ты недалекий.

Веришь зачем-то, что всеми любим,

Не оттого ли зовут тебя Пим.

Ну а меня почему-то Валера.

Все имена наши, в общем, химера,

Как и мечты о взаимной любви,

Кстати, пример: Храм Христа на крови.

Вот из-за гор, из-за дальнего леса

Едут вожди к нам, посланники беса.

Мы их все любим. С какого рожна?

Наша любовь им совсем не нужна.

Мы им нужны для питания кровью,

Кровь нашу высосут бесы с любовью,

Губы утрут и в помин наших душ

Спляшут «семь сорок», бойчее «Ля Руж».

Ты синеокий, и я синеокий,

Что за народ мы такой недалекий?

Верим в любовь и в нерусских вождей,

И в благодать от кровавых дождей.

Впору понять: из-за гор, из-за леса

Нечего ждать никого, кроме беса.

Хобби

Кто марки собирает,

кто этикетки вин,

кто в спортлото играет,

кто копит гуталин.

Кто ноготь на мизинце

растит, холит весь век,

кто дал зарок не бриться, —

таков есть человек.

От всяких чепуховин

нет радости конца —

мир ценностей условен

от клетки до дворца.

Бог души собирает