У товарища Аркаши
мысли подлые, не наши:
как бы где кого надуть,
шухель-мухель провернуть.
В этом грязном Тель-Авиве
бабка, тётка и свояк
пишут: «Мы здесь так счастливы,
всё курей едим, оливы».
Он поверил им, простак.
Что ж езжай, езжай паскуда.
Знай, назад дороги нет.
Вспомнишь Родину, иуда,
сионистская приблуда,
недоделанный брюнет.
Не сидеть тебе в палатке,
не хмурить простой народ.
Ох, в Израиле не сладко!
Да, в Израиле не сладко.
Слышь, намаешься урод.
Но не слушает Аркашка
и без Бога в голове,
не молившись Иегове,
упорхнул — дурак, дурашка.
Дурочка
Вышел я на поле, поле —
Ах, какая благодать!
Голове от алкоголя,
Голове от алкоголя
В небе хочется летать.
Захотелось, — в чем же дело —
На пропеллерах-ушах
Голова моя взлетела,
Пусть летит, коль захотела,
Я при ней не в сторожах.
Пусть летит куда попало:
На Камчатку иль в Габон.
Хоть бы, дурочка, пропала.
Ох, такая прилипала,
И звонит, как телефон.
Без нее мне много легче,
И избавлюсь от соплей.
Отдохнут немного плечи, —
Сколько ж можно их калечить.
Улетай, башка, скорей!
И в семье спокойней будет:
Нечем лаяться с женой.
Все обиды позабудет,
Снова, может быть, полюбит —
Скажет: «Миленький, родной!»
Головенка полетала,
Но не стала улетать.
И на место, дура, встала.
И на место, дура, встала,
Стала глупости болтать.
Еще вербы не лопнули почки
Еще вербы не лопнули почки,
Еще в небе студеная хмарь,
Еще снегом засыпаны кочки,
Еле теплится солнца алтарь.
Еще люди в тяжелых уборах
Из песцов и из прочих зверей,
Еще мало любви в синих взорах,
И сквозняк не бодрит из дверей.
Но весна уж совсем недалече,
Это может не всякий понять,
И не каждый готовится к встрече,
Только надо ль кого обвинять.
Все заботы, заботы, заботы…
До весны ли в сплошной калготе:
На работу и снова с работы,
К телевизору или к плите.
Люди лучше, чем кажутся с виду,
И сердца их добрей, чем слова,
И больней принимают обиду, —
Оттого так свербит голова.
А весну я за всех повстречаю,
Точно так же, как в прошлом
году.
За сохранность ее отвечаю.
Люди, к вам я ее приведу.
Золушка
На восходе солнышка,
на рожденье дня
вышла в поле Золушка,
девочка моя.
Здравствуй, здравствуй,
Золушка!
Здравствуй, здравствуй, день!
Здравствуй, поле-тетушка!
Здравствуй, лета звень!
Здравствуй, моя девочка,
первая любовь!
В сердце впилась стрелочка,
причиняя боль.
Отразилось горюшко
в искренних глазах —
отодвинься, горюшко,
стрелкой на часах.
На восходе солнышка,
на рожденье дня
вышла в поле Золушка,
девочка моя.
Каблук
Почему, почему, почему
под окошком поют соловьи?
Мне их песни совсем ни к чему,
как и карие очи твои.
Почему, почему, почему
по весне так туманится взгляд?
Но не тянет к плечу ни к чьему,
и весны не тревожит наряд.
Почему, почему, почему
в сердце грусть закрадется
весной,
и душа не лежит ни к чему,
даже к чарке любимой, резной.
Отчего, отчего, отчего
обманул меня преданный друг?
И снести это так нелегко,
тяжелей чем измены подруг.
Отчего, отчего, отчего
я не верю улыбкам друзей.
И весна на меня не глазей —
мне не быть под твоим
каблуком.
Как генсек товарищ Сталин
Что-то мне совсем не ясно,
Как же дальше жизнь влачить,
Чем тоску свою лечить,
Чтобы стало все прекрасно.
Чтобы не было скандалов,
Сплетен гадских и плевков,
Подхалимов причиндалов,
Хамов, пьяниц, дураков.
Чтобы душу не терзали,
Быт мещанский, суета.
Чтоб бесследно исчезали
Дрянь людская, сволота.
Чтобы сам себе хозяин,