— Я тоже так думаю.
— Это вроде как комплимент даже?
— Комплимент, комплимент, неизбалованный ты мой.
И Люда в шутку натянула мне шапку по самые уши.
А я… Что я? А я был теперь счастлив.
И — теперь будто бы все было так, как мне хотелось. Она снова была со мной, а я с ней. Но… что-то продолжало грызть и разрушать меня изнутри. Уже на следующий день я снова ощутил едва ли не физическое отвращение и к той дороге, по которой нужно было идти вечером, и к Людке. Но, помня свое состояние еще сутки назад, я отбросил даже мысль о том, чтоб не пойти. Пришлось пересилить себя и буквально потащиться — шаг за шагом — по ненавистной раскисшей дороге. Фонарей уже не было: темнело теперь позже; исчезла и загадочная сказка, все стало цвета понедельника.
Еще какое-то время я надеялся, что все изменится, когда выйдет она. Но Люда вышла — и стало еще хуже. Я почти с отвращением смотрел на ее раззявленный при смехе рот, расставленные зубы… «Старуха Изергиль», — отчего-то пришло на ум. Захотелось сделать ей что-то очень неприятное, даже доставить физическую боль.
И это было невыносимо. Днем я судорожно искал поводы, чтобы не пойти, а вечером безвыходно собирался и плелся по осточертевшей дороге, и мы шатались по одному и тому же маршруту. Я чувствовал себя подлецом, когда с завистью смотрел на других девушек, но ничего не мог поделать с собой: меня тянуло к ним, а к Людке я чувствовал отвращение. Несколько раз порывался предложить какое-то время побыть раздельно, но… но как такое скажешь? Она не поймет. Как не понял бы и я сам, предложи она такое. Это должно было чем-то закончиться. Рано или поздно.
Так прошла весна. Развязка наступила в то самое страшное и жаркое лето. В июне. Плавился асфальт, раскаленная листва, покрытая пыльной пудрой, мертвенно застыла на деревьях, а между каменных стен бродили потные люди — с теплой водой, твердым мороженым и ледяным пивом. Термометр редко показывал ниже тридцати, даже вечер не приносил ожидаемого облегчения, душил спертым воздухом. По телевизору говорили, что это временно, что вот-вот должны встретиться какие-то циклоны, открыть приток воздуху с севера… Но это мало утешало, когда за окном пылала атмосфера.
Но сессия не ждала погоды. Приходилось высиживать душными сутками у распахнутого окна и вгонять в себя всю заумную писанину учебников и конспектов. С другой стороны, я был почти счастлив тем, что не требовалось идти к Людке. Она тоже готовилась. Мы сдавали в разные дни, так что я был практически не в курсе ее экзаменационных дел, сам же сдавал все более-менее успешно: пока без троек. А однажды ночью я оторвался от книг, случайно посмотрел в распахнутое окно — и замер.
Стояла полная луна, ее ровный белый свет ложился на деревья и превращал листву в снеговые шапки. Совсем так, как было зимой. Фонари точно так же светили, как тогда. И стало пронзительно тоскливо и жалко до боли в груди: себя жалко, Люду, минувшие белые вечера, которых не вернуть теперь никогда, снег на деревьях жалко: он больше не станет прежним; маму жалко: отчего ей так не повезло в жизни… А я — что я мог сделать, чтобы исправить ситуацию? Я даже сам себя не сумел сделать счастливым. Впереди что-то уже подступило, что-то должно случиться — это ощущалось почти физически, стояло в раскаленном воздухе. Но я ничего не мог предпринять, оставалось лишь ждать, подчиняясь неизбежному. А оно не подкрадывалось, нет: неумолимо надвигалось — громадное, невидимое, но более чем реальное. Во всем уже чувствовалась вибрация от его приближения, но когда именно накатит, накроет и раздавит — было совершенно не ясно.
— Я на неделю к родным поеду.
Мы стояли у ее подъезда, и вечер дышал дневной духотой.
— Ну что ж, придется немного поскучать.
Я притворился, что расстроен. Впрочем, что-то и в самом деле кольнуло, едва заметно.
— Немного?..
— Нет, на самом деле, я буду очень много скучать, скучать… и умру.
Я шутливо сделал вид, что уже умер: склонил голову набок и глаза закрыл.
— Болтун! — Люда шлепнула меня по руке, — небось сразу по девкам побежишь.
— Ой, побегу… — ответил я в тон.
Потом пришлось изображать ухудшение настроения и грусть перед расставанием на неделю. Я едва сдерживался, чтобы не убежать поскорее домой. Так хотелось снова почувствовать себя свободным! И в тот вечер я действительно был свободен: от экзаменов (наконец-то сдал!), от необходимости каждый вечер таскать себя к троллейбусу, а потом к ее дому… Главное, я целую неделю принадлежал только себе! И утром было незабываемое чувство, когда весь предстоящий день принадлежит — только тебе — с самого начала до самого следующего утра.