Вот сейчас поднимусь и позвоню.
Но еще некоторое время топтался у подъезда в нерешительности.
Наконец, решил, что, если не сделаю этого теперь, то остаток дня и все последующее время промучаюсь в ревности, подозрениях и своих домыслах. Быстро, чтобы не дать себе передумать, поднялся, у двери глубоко вдохнул — и резко вдавил кнопку звонка.
За дверью стояла тишина. С одной стороны, хороший признак, с другой, если бы сейчас открыла, например, ее мама и сообщила, что Люда уехала, абсолютно все подозрения превратились в дым и рассеялись окончательно.
Я позвонил еще два раза — резко, быстро. Тишина. Только сверху кто-то начал спускаться. Отчего-то не захотелось встречаться с тем, кто сейчас шел по лестнице. Я быстро выскользнул на улицу и чувствовал себя немного преступником: посмел засомневаться в честности своей девушки и даже начал проверять ее. Нехорошо, нехорошо, что-то гадкое есть в этом.
Пятница же была прожита по часам. Да, я буквально считал часы до окончания этого дня. Когда проходило сорок минут, говорил себе, что еще один час почти прожит. И таких часов еще… Потом начал отсчитывать до того самого момента, когда потребуется собираться к Люде. Тридцать четыре часа. А когда-то будет тридцать четыре минуты, а потом и тридцать четыре секунды — но уже до нашей встречи. Я тогда буду, наверное, счастлив, и плевать, что после снова наступит прежнее отвращение. Сейчас я хочу увидеть ее, услышать, почувствовать рядом. А что случится потом — на данный момент это не важно.
В субботу утром проснулся рано, в половине седьмого, и было необыкновенно радостное осознание того, что завтра мы наконец-то увидимся снова. Прошла эта неделя, такая пустая, пыльная и бестолковая, теперь что-то будет впереди.
Пошел на кухню, начал резать батон, но руки отчего-то так сильно тряслись, что порезался. Глубоко. Кровь багровой кляксой быстро растеклась по доске, начала заливать стол. А я смотрел на нее, словно завороженный, и даже не замечал боли: так красиво блестел блик от окна в красном сгустке… Потом опомнился, суну руку под кран. Сразу сделалось больно. Очень. Но потом холодная вода немного успокоила.
Когда вернулся к столу, кровь там уже загустела. Сам не зная, зачем, я наклонился и стал лизать солоноватую, смолянистую жидкость. Никаких особенных ощущений. Но я вылизал все без остатка, потом осмотрелся: мама не видела.
Потом весь остаток дня бесцельно бродил по городу, чтобы хоть как-то убить время. Пока шатался по пыли и жаре, измотался порядком, зато, придя домой, едва держался на ногах. Не дожидаясь ужина — упал в постель, так и уснул, даже не раздеваясь.
Зато проснулся в четвертом часу утра и до самого рассвета ворочался. После вчерашних хождений болели ноги. Когда же в комнате стало достаточно светло, а небо подернулось голубым, сел у распахнутого окна и долго смотрел на то, как просыпается город. В то утро было необыкновенное ощущение обновления — будто свежесть нового дня сняла всю шелуху, что мешала еще вчера. Хотелось сделаться новым, как этот день, и пребывать в таком состоянии до самого следующего утра. А назавтра подняться точно так же — до зари — и снова стать новым.
Потом со стороны востока редкие облака тронуло розово-золотистым, а через некоторое время выплыло и солнце, но к его появлению город уже шумел вовсю и не заметил этого магического момента. Я же, сидя у своего окна, решил теперь каждое утро вот так встречать новый день.
Тем более, что уже сегодня приезжала Люда.
Но сначала требовалось прожить долгих одиннадцать часов. Что-то делать в это время, о чем-то думать — в общем, как-то просуществовать внутри этих шестистах шестидесяти минутах. Сначала хотел, как и вчера, побродить по городу, но ноги ныли так, что эту мысль пришлось отбросить. Так и прошел день: сидел дома, а снаружи, до тошноты медленно, шли минуты. Но потом как-то сразу подступило время, когда стало нужно собираться, выходить… Я почти судорожно принялся одеваться. Почему-то представлял себе, что все будет происходить поздним вечером, на самом же деле стоял белый день, даже духота не сошла. Как много было времени перед этим моментом, и вот теперь он наступил. Но, кроме смятения, я ничего не чувствовал. Много раз, сидя вечером с кружкой растворимого кофе у телевизора, глядя на оранжевый отблеск уходящего солнца, представлял себе, как начну собираться, как выйду из дома, двинусь к остановке… потом буду подниматься по лестнице. А потом — увижу ее. А теперь все происходит на самом деле, но как-то неуклюже, даже скучно, и совсем ведь не так это должно было быть. Нет ни трепетного настроения, ни радости предвкушения. Вместо этого — обыденность в душных лучах вечернего солнца.