Тристен
— Тристен, слушай.
Я как раз убирал учебники в шкафчик и резко повернулся, почувствовав, что кто-то осмелился дотронуться до моей руки. К своему удивлению — и немалому неудовольствию, — я обнаружил, что это Дарси Грей.
— Я тут размышляла насчет этого конкурса по химии, — продолжала Дарси, так и не убрав руку. — и передумала работать одна.
Губы мои искривились в улыбке, а брови взмыли вверх.
— Дарси, неужели?
Но мне, к сожалению, не удалось известить Дарси о том, что я ничего в отношении этого конкурса не передумывал — в том числе насчет работы в паре, которую она собиралась предложить мне, — потому что в нашу беседу вмещался кто-то еще, неблагоразумно положив руку на мое плечо.
Я резко обернулся и увидел маленькие обезьяньи глазки Тодда Флика. Он посмотрел на меня с подозрением и требовательно спросил:
— Ты какого черта мою девушку лапаешь. Хайд?
Совершенно забыв про Дарси, я посмотрел на Флика.
— Убери руку, — посоветовал ему я, — сейчас же.
Хотя и говорят, что защитники — самые умные игроки в американском футболе, у Флика мозгов не хватило меня послушаться. Вместо этого он прорычал мне свой ультиматум:
— Объясни, что происходит, даю тебе две секунды, или я надеру тебе задницу.
И я в который раз забыл обо всем, что произошло. Случилось то, о чем предупреждал мой дед.
Тристен
В своей восхитительной Пятой симфонии Людвиг ван Бетховен использовал лишь четыре ноты — три коротких соль и ми-бемоль, — которыми он передал всю неотвратимость судьбы.
А моему отцу, доктору Хайду, выдающемуся психоаналитику, удалось — что неудивительно — превзойти даже этого великого немецкого композитора. Мы сидели в забегаловке, он всего лишь испустил рычащий вздох на одной ноте, как у меня в жилах застыла кровь.
Разделывая огромную порцию ребрышек с кровью, он покачал головой:
— Я и не знаю что сказать, Тристен.
— Прошу прощения, сэр, — в который раз извинился я, взял кусочек картофеля фри и повозил им в луже кетчупа. — Я понимаю, что вы разочарованы.
— Разочарован — не то слово, — сказал отец, поднимая на меня взгляд. — Тристен, ты избил одноклассника. Теперь он лежит в больнице со сломанной рукой, так что в этом сезоне ему в футбол уже не поиграть. Я куда более чем разочарован.
— Да, сэр. — Я совсем ссутулился. — Простите.
— Тристен, пожалуйста, сядь ровно, — приказал отец и показал ножом на картошку, которую я держал в руке. — И пользуйся приборами. Мы, конечно, сейчас не в высшем обществе, но и не в хлеву, так что не надо есть, как животное.
— Простите, — в который раз повторил я, распрямив спину и прекратив есть вообще.
Отец промокнул салфеткой свою бородку а-ля Фрейд и дальше ел уже в полной тишине, которая в то же время красноречиво говорила о том, что он недоволен мной, а я смотрел в окно, наблюдая за прохожими, спешащими куда-то по Маркет-стрит. Наверняка сейчас в нескольких кварталах отсюда Тодд Флик выходил из больницы с только что вправленной рукой. Я дотронулся до синяка на лице и поморщился.
Черт!
Но все могло быть и куда хуже. По крайней мере, Флик поправится.
Но все же ситуация меня пугала. По всей видимости, справиться со мной удалось только с помощью двоих ребят из команды Флика. Как я мог такое забыть?
Я снова провел пальцами по багровой припухлости под глазом.
— Болит? — поинтересовался отец.
Я поднял на него взгляд и увидел, что он уже все доел и сложил приборы на тарелке.
— Да, — признался я, опуская руку. — Немножко.
— Это хорошо. Может, это научит тебя больше не драться.
— Остается только надеяться, — согласился я.
Отец пристально посмотрел на меня, и я тут же пожалел, что позволил себе эту толику сарказма.
Убедившись, что я понял все, сказанное им, он откинулся на спинку стула, поправил солнечные очки и начал барабанить пальцами по столу. Он смотрел на меня, склонив голову, точно я один из его пациентов. Чрезвычайно трудный случай, без каких-либо признаков улучшения, несмотря на годы интенсивной терапии.
— Тристен, — наконец заговорил он, — у нас обоих было время, чтобы успокоиться, объясни-ка еще разок, что случилось сегодня в школе.
Я отвел взгляд и принялся болтать воду в стакане, смывая конденсат со стенок.
— Я пытался тебе в машине объяснить. Я не помню.
Я осмелился посмотреть на него и заметил, как дернулся мускул на его скуле. Тревожный признак.