Закон империи Гуань жесток к таким, как я — чужестранцам, навредившим “свободным гражданам”. И неважно — специально или случайно. На суде мне не дали слово — вынесли вердикт и швырнули в тюрьму, не позволив даже связаться с родными.
Я умоляла начальника тюрьмы хотя бы передать весточку моим родителям. И он пообещал, что сделает… если буду сотрудничать. Если позволю изучать свой уникальный пси – буду сдавать кровь и использовать способности на пределе, пока кровь не хлынет носом.
Я писала письма – он передавал их… (Дура!!! Как я могла в это верить?!?!)
Месяц-два-три… работала до обмороков. До боли, которая скручивала тело. Я делала всё!
А потом этот боров захотел большего. Потянул свои грязные руки! Завалил на казённый диван в своём кабинете, пропахшем кислым нео-алкоголем.
Я не сдержала свою уникальную силу. Не захотела сдерживать. Волна обратного лечения едва не выбила из жирной туши начальника дух.
Жаль, что не выбила! Жаль! Надо было бить сильнее!
Сжавшись на матрасе, я нервно засмеялась. Мой хриплый смех отразился от стен железного склепа. Раньше мой смех сравнивали со звоном колокольчика, а сейчас он похож на воронье карканье. Мои золотистые волосы теперь хуже старой тряпки. Когда я последний раз видела своё отражение в хромированной стене – то подумала, будто мне привиделся призрак.
Сколько я уже в карцере? Полгода? Год?
Время стало зыбким. То тянется как резина, то пролетает за один миг.
Гуань — империя порядка. А порядок достигнут жёсткими законами. За воровство отрубают руку, за клевету — язык, а преступник, посягнувший на чужую жизнь, приравнивается к животному, которого можно как купить, так и продать. Но если животное бешеное… как я — его просто запирают в тёмной клетке.
Первое время заключения в карцер я плакала каждый день. Требовала адвоката. Кричала, чтобы мне предоставили защиту Союза! Мои вопли игнорировали, словно это лай собаки. Пока я на территории Гуань, всем плевать на законы Союза. Здесь они не работают.
Потом ещё три месяца я старалась поддерживать форму — отжималась, бегала на месте. Но мне стали урезать паёк, а в тот, что приносили — добавляли что-то угнетающее психику. Меня силой водили на жуткие одобренные местным министерством исследования. Вдобавок в помещении упала температура. Начальник (тот самый, который пытался меня завалить на диван) заходил раз в неделю — и каждый раз меня прижимали к полу стальными прутами, будто зверя.
“Ну что, готова молить о прощении?” — мерзко спрашивал он, щуря и без того узкие глаза.
“Попробуй снять обруч и проверишь!” — цедила я. Но с каждой неделей сил во мне оставалось всё меньше и меньше. И вот месяц назад я вовсе не смогла выдавить даже одного слова. Получился лишь хрип.
Иногда это мерзкий человек приходил, ставил стул в дверях и смотрел на меня часами. Я видела в сальном взгляде начальника пошлые мысли. Но обруч на моей шее ограничивал не только меня, но и его. Хотя болезненные исследования были разрешены, но датчики на ошейнике сразу зафиксировали бы “насилие” вне разрешённых процедур… Поэтому, чтобы скрыть преступление, обруч следовало временно снять.
А на это тюремщик пойти не мог. Боялся.
Всё же по местному закону теперь я была собственностью империи Гуань.
Впрочем, я чувствовала… ещё месяц и не останется сил сопротивляться. Даже плакать я больше не могу. Эмоции стали куцыми, но болезненно-яркими, как электрический ток, что льётся из оголённого провода. В них — страх, ненависть и упрямое желание жить… чтобы снова увидеть родителей. Чтобы снова пройтись по зелёной траве Земли-два.
Но сегодня впервые зародилось сомнение… а смогу ли я когда-нибудь вернуться? Будет ли у меня шанс спастись?
Эти мысли — безрадостные, полые — крутились в моей голове. Как вдруг по ушам резанул лязг открывающейся двери. Тяжёлая створка отодвинулась в сторону, и на меня упала линия света.
“Странно, — отстранённо подумала я. — Ведь диод ещё зелёный”.
— Поднимайся, дрянь! — рявкнул сверху начальник (я сразу узнала его визгливый голос). Он с силой дёрнул за цепь, что крепилась к обручу на моей шее, буквально заставляя встать на колени.
Тяжело хватая воздух и щуря глаза, я упёрлась руками в железный пол и уставилась на свои худые пальцы. А потом подняла взгляд чуть выше — на носки незнакомых чёрных армейских ботинок, что остановились передо мной. Носы блестели так, что я видела в них своё искажённое отражение — жёлтые свалявшиеся волосы, осунувшееся бледное лицо. Тяжёлая подошва ботинок была слишком крупной — здесь такие не носили. За год я это хорошо изучила.