В КОЛЬЦЕ БАЛСАМА
1
Прочти эти руны! Они были начертаны Торном Маннамави не под диктовку хозяина, но его собственными словами.
* * *Послушай меня, о потомок, нашедший страницы, которые я написал, когда был жив, как и ты. Это правдивый рассказ о моем времени. Возможно, эти страницы лежали и пылились так долго, что в твое время сии давние дни упоминаются только в песнях менестрелей. Но акх! — все менестрели интересуются историей, о которой они слагают песни, приукрашивая ее, чтобы лучше развлечь своих слушателей или польстить своему покровителю, правителю, богу — или опорочить врагов своего покровителя, правителя, бога, — и так продолжается до тех пор, пока истина не оказывается скрытой под покровом лжи, ханжеских восхвалений и придуманных мифов. Итак, поскольку я намерен сообщить всю правду о событиях моей жизни, то я описываю здесь их без излишней поэтики, пристрастности и боязни, что меня осудят.
Поэтому я первым делом расскажу о себе такую правду, которая была известна в мое время лишь нескольким людям. Ты, читающий эти страницы, — неважно, мужчина ты, женщина или евнух, — должен сразу уразуметь, что я очень отличался от тебя, иначе бо́льшая часть того, что я буду рассказывать, окажется для тебя непонятой. Ну вот, я отыскал долгий и, признаться, запутанный способ объяснить особенности моей природы — зато, надеюсь, узнав правду, ты не отпрянешь в отвращении и не рассмеешься презрительно. Ладно, хватит ходить вокруг да около. Итак, чтобы ты смог лучше понять, в чем заключалось мое отличие от всех остальных человеческих созданий, я, пожалуй, расскажу тебе, каким образом я сам однажды осознал это.
Сие произошло, когда я был еще ребенком и жил в огромной круглой долине, которая называлась Балсан Хринкхен. Полагаю, мне исполнилось тогда лет двенадцать или около того; я выполнял свои обычные обязанности поваренка на кухне аббатства, а некий брат Петр служил там поваром. Он был родом из Бургундии и в миру звался Вильям Роби. Брат Петр был средних лет, тучный, вечно страдающий от одышки и такой краснолицый, что его мертвенно-бледную тонзуру можно было принять по ошибке за колпак, надетый на седеющие рыжие волосы. Поскольку этот монах лишь недавно присоединился к нам, то он занимался самой рутинной работой в аббатстве Святого Великомученика Дамиана: ему поручили готовить пищу, потому что остальные монахи старались по возможности уклоняться от выполнения этих обязанностей. Петр знал, что братья не рискнут зайти на кухню, пока он готовит пищу, боясь, как бы им не дали там какое-нибудь поручение. Таким образом, Петр чувствовал себя в полной безопасности и совершенно не опасался быть захваченным врасплох, когда однажды задрал на мне сзади сутану, погладил мои голые ягодицы и сказал в своей грубой бургундской манере на старом языке:
— Акх! А у тебя соблазнительная задница, парень! Если быть честным, у тебя еще и привлекательная мордашка, когда она вымыта!
Меня привело в некоторое замешательство то, как фамильярно Петр трогал меня, но гораздо больше я обиделся на его слова. Выполняя обязанности поваренка, я, разумеется, пачкался на кухне в саже, копоти и золе. И тем не менее я, поскольку частенько резвился в находившихся неподалеку небольших водопадах, был, пожалуй, единственным человеком в долине, который ежедневно хотя бы полностью раздевался. Я был гораздо чище, чем Петр или остальные братья, кроме, пожалуй, аббата.
— Во всяком случае, эта часть у тебя чистая, — продолжил Петр, все еще лаская мой голый зад. — Давай-ка я кое-что покажу тебе. Последний мой мальчик, Терентиус, многому научился у меня. Вот, паренек, взгляни-ка на это.
Я повернулся и увидел, что Петр поднял подол своей сутаны из тяжелой мешковины. Он не показал мне ничего нового, чего я не видел бы прежде. Считается, что человеческая моча полугодовой выдержки — самое лучшее удобрение для виноградников и фруктовых деревьев. Ну а поскольку другой моей обязанностью было дважды в году выносить из монастырской спальни ведра с этой жидкостью, я не раз наблюдал, как братья мочатся в спальне, пока я работаю. Однако, по правде говоря, я никогда не видел, чтобы мужской член стоял и был таким большим, жестким, с красной головкой, каким он был у Петра в тот момент. Незадолго до этого я узнал, что мужской член в этом состоянии называется по-латински fascinum, откуда и происходит слово «восхищать».