Пури подняла голову и в упор взглянула на Мандо.
Рот у нее приоткрылся от удивления, глаза выражали недоумение.
— Я — Андой, — выпалил вдруг Мандо.
Это произошло столь неожиданно, что Пури даже вздрогнула.
— Андой?
— Да-да, Андой. Тот самый Андой. Пропавший сын сестры твоего отца.
— Мой двоюродный брат! — вскрикнула она. — Не может быть! — В ее голосе все еще звучало сомнение.
Мандо взял Пури за руку, пытаясь ее успокоить, и не торопясь поведал ей все перипетии своей жизни, не утаивая решительно ничего. Когда он окончил рассказ, она потихонечку высвободила свою руку и неуверенно заговорила:
— Наверное, я должна радоваться, что ты наконец нашелся, потому что ты — наш самый близкий родственник, но…
— Но мы с тобой двоюродные брат и сестра, ты это хотела сказать?
— Почему же ты так долго скрывал от меня? — с укором спросила Пури.
— По двум причинам, Пури. Во-первых, мне необходимо было скрывать свое подлинное имя до определенного времени. А во-вторых, это никак не влияло на мои чувства к тебе. Я полюбил тебя с первого взгляда.
— Но…
— Что-нибудь изменилось в твоем отношении ко мне, дорогая? — спросил Мандо, снова взяв ее за руку.
Пури смотрела вдаль. Для нее ничего не изменилось. Если он действительно — Андой, то для нее это не имеет никакого значения. Он был и всегда останется для нее Мандо, человеком, которого она любит и которого не перестанет любить, невзирая ни на что.
— Но что скажет отец, — робко начала было Пури.
— Я сам с ним поговорю…
Выслушав рассказ Мандо, Пастор крепко обнял молодого человека и возблагодарил судьбу за то, что она сохранила в живых единственного сына его родной сестры.
— Это, наверное, в тебе моя кровь, — радостно сказал он Мандо.
— Да. И теперь я стану звать вас Тата Пастор.
Когда же Мандо попросил у него руки Пури, поведав ему об их взаимной любви и привязанности, тот нахмурился и некоторое время размышлял.
— А что, если вы потом разонравитесь друг другу? — почему-то спросил он.
— Для нас это будет наказанием, которого мы не перенесем.
— Ну, коли так, пусть будет по-вашему. Кому же еще в этой жизни, как не вам, любить друг друга!
Мандо поблагодарил Пастора взглядом.
— Только, чур, я сам поговорю с ней, — решил Пастор. — Я хочу первым ее обрадовать!
Через несколько дней Мандо выписался из больницы. Окончательно окрепнув, он пригласил к себе Пастора и Пури, доктора Сабио, Магата и Андреса. Ему хотелось не только отпраздновать свое исцеление, но прежде всего — поделиться с ближайшими друзьями своими планами на будущее, которые зародились у него еще там, в горах Сьерра-Мадре.
— Обо всем этом прежде знал только Тата Матьяс, — сообщил он и рассказал собравшимся о грандиозном проекте просвещения филиппинского народа, о планах научных исследований, в особенности в области сельского хозяйства, и о многом-многом другом. — Для всего этого у нас есть средства, — заявил он удивленным слушателям. — И эти средства мы собираемся вложить не в «дело» и не в политику, а в осуществление высоких гуманистических принципов и идеалов. Но одному человеку не под силу осуществить все эти замыслы. Даже десятерым! Для этого следует создать корпорацию с различными секторами, которая будет руководить осуществлением всей грандиозной программы. Первоначально в корпорацию войдет газета «Кампилан», радиостанция и телестудия, а также асьенда, которую нам необходимо приобрести.
Мандо рассказал далее о том, что в результате проведенного расследования выяснилось — он сослался на специальную комиссию Конгресса под председательством сенатора Маливанага, — что асьенда Монтеро и ряд других таких же поместий давно выкуплены государством у церкви и других землевладельцев, но каким-то странным образом, явно в результате махинаций, эти земли вновь оказались в руках частных лиц. Вопрос о законности подобных сделок будет решать суд и, по всей вероятности, признает за правительством право конфисковать эти земли без всякой компенсации ее нынешним владельцам.
— Поэтому, — подытожил Мандо, — есть основания полагать, что мы сможем купить эту асьенду уже не у Монтеро, а непосредственно у государства.
Прежде чем перейти к столу, Пастор поднялся и торжественно объявил о предстоящей свадьбе своей дочери и Мандо Плариделя. Растрогавшийся Тата Матьяс крепко обнял и расцеловал девушку в обе щеки.
— Будьте счастливы, дети мои, — пожелал им старик, утирая слезы.