The Exotics сразу стали относиться ко мне, как к младшему брату, но сами они не были теми старшими братьями, которых хотели бы для меня родители. Они были уличными парнями, жившими в бедной части города. Когда они заехали за мной в наш пригородный дом, это неравенство стало для родителей очевидным. Ребята были просто зачарованы тем, что я на самом деле жил в таком замечательном доме.
Не то чтобы родителей тревожил какой-то конкретный член группы. Дело было в их особой энергетике. Отцу с матерью просто не нравилось, куда группа могла меня завести. Меня растили для того, чтобы я унаследовал бизнес отца или чтобы я стал врачом, адвокатом… С их точки зрения, The Exotics словно бы увлекали меня обратно в ту жизнь, из которой они с таким трудом выкарабкались сами.
У ребят из группы не было «комендантского часа», их родители позволяли им делать все, что хотят. «Выступаешь? Отлично! Иди-ка, заработай денег!» – такой у них был подход. Вскоре и я стал получать по паре сотен баксов за пятничный концерт. Да и вообще, тусоваться с этими парнями – даже и помимо выступлений – было весело и волнующе. Когда родители уходили, я садился в папину машину и мчался в закусочную около колледжа, где встречался с друзьями из старшей школы Нью-Рошелла. Они были куда круче моих знакомых из школы Айона. А еще, оставаясь один дома, я приглашал свою подружку, и мы обжимались на диване в гостиной. И вот когда от поцелуев переходили к ласкам более серьезным или, если мне очень везло, к куда более серьезным – мы сползали с дивана на пол, спасибо скользкому чехлу, и это вечно все портило…
В скором времени я начал просить забрать меня из школы Айона с ее строгим режимом, чтобы я мог общаться с моими новыми друзьями из старшей школы. Репетиции и концерты The Exotics становились все более частыми, и домой я приходил все позже и позже. Родители установили мне «комендантский час», а когда я начал нарушать его, обеспокоились тем, что я направляюсь прямиком в мир опасностей, наркотиков, а также всего того дурного, что только могла нарисовать их фантазия. Вспоминая об этом сейчас, я определенно понимаю их тревогу. Ведь мне было всего четырнадцать.
Они старались вернуть меня в семью, я сопротивлялся. В течение примерно года конфликт нарастал и достиг пика во время концерта в старшей школе.
В тот вечер мы выступали лучше, чем когда-либо. Я играл и пел – и мог видеть, какой это производит эффект на танцующую молодежь. Некоторые девушки положили головы на плечи своим парням, но их глаза смотрели на меня. Это было невероятное чувство! Оно напомнило мне те передачи с Элвисом и то, как девушки смотрели на него. И, как для любого подростка в те дни, это было всем, чего я хотел от жизни.
Родители в тот день рано подъехали забрать меня и стали свидетелями всего этого разливающегося со сцены магнетизма. Увидев их, в первый миг был счастлив. Подумал, что они наконец-то поняли, чем я занимаюсь и чему хочу посвятить жизнь. Концерт окончился, и несколько девушек поднялись ко мне на эстраду. Они спрашивали мое имя, размышляя, как бы дать мне свои телефонные номера. Мать решительно пробилась прямо сквозь них.
– А ну, садись в машину! – закричала она.
– Не понимаю, ну почему? – удивился я.
– Немедленно!
– Но я хочу еще немного повеселиться!
– Это все, Томми. Поехали!
Мать фактически выволокла меня наружу, вцепившись в мой темно-синий блейзер, – все на глазах у тех девушек и остальных членов группы. Ничто не могло бы потрясти и смутить меня сильнее. Она запихнула меня на заднее сиденье машины, а отец в это время молча сидел за рулем. Мать села спереди, хлопнула дверью, а потом развернулась и заявила:
– Все. Больше этому не бывать. Ты не будешь встречаться с этими бездельниками. И на гитаре больше играть не будешь.
Отец отвез нас домой. Когда я проснулся следующим утром, не мог поверить своим глазам. Все мои гитары исчезли.
Потеря гитар привела меня к первой моей сделке. Теперь я понимаю, что она была одной из труднейших в моей жизни. Можно даже сказать, что все последующие сделки были легче именно из-за этой первой.
Я обыскал дома все шкафы, подвал и чердак. Но тех гитар так и не нашел. Снова и снова я спрашивал у родителей, когда смогу получить их назад. Они всякий раз отвечали:
– Посмотрим…
Однажды в конце лета дома внезапно стало тихо – подозрительно тихо. Почти все разъехались, и я остался наедине с отцом.
– Надо поговорить, – сказал он.
Вид у него был торжественный, в глазах стояли слезы. Я знал, что вот-вот произойдет что-то важное. И что бы то ни было, это будет для него нелегко.
Мы прошли в гостиную, где отец опустился в свое любимое глубокое кресло, а я сел на тот самый диван. Он не стал откидываться на спинку. Ну а мне было не до ерзанья по чехлу.