Юрий Буйда
Хитрый Мух
Настоящая фамилия этого скрюченного человечка с плоской, как блин, макушкой и косящими глазами, наезжающими на клубничину носа, наезжающего на неровно вырезанные губищи, — Мухоротов. Леонтий Мухоротов. Но в городке его знали только по прозвищу — Хитрый Мух. Сторож парка культуры.
— Чего ты там охраняешь? — выпытывали мужики. — Ломатую качель? Или бабу с веслом?
Леонтий хитро улыбался.
— Секрет.
— Какой такой секрет?
— Я знаю, что я знаю, — уходил от прямого ответа Хитрый Мух, тщетно пытаясь натянуть кепку с жеваным козырьком сразу на оба уха. — Тайна.
В парке среди лип с гнилым нутром и буйных зарослей бересклета белели остовы аттракционов, увитые воробьиным виноградом, скрипел дверью пневматический тир, где за обитой мятым алюминием стойкой лязгал протезными руками и ногами сизоносый Виталий, всегда державший для дружков дежурный «маленковский» стакан, и высились там и сям гипсовые фигуры спортсменов с гипсовыми мускулами, рыбаков с чудовищными гипсовыми осетрами в руках и шахтеров — в позах, заставлявших предполагать вывих тазобедренного сустава. Забора не было, зато были ворота — всегда аккуратно выкрашенные ядовито-синей краской и всегда при замке, который Хитрый Мух ежеутренне торжественно отпирал и ежевечерне запирал, по-хозяйски покрикивая на пробегавших вдали прохожих: «Парк закрыто! Закрыто!»
Из окон его домика открывался вид на аллею с монументальной задницей девушки с веслом на переднем плане.
Скульпторы были главной его любовью и заботой. С утра до вечера бродил он по парку с ведерком разведенного мела и тщательно замазывал трещинки на гипсовых локтях и пятнышки на гипсовых коленях. Особым вниманием пользовалась девушка с веслом, чьи гипсовые формы Мух обихаживал с неподдельной любовью, непрестанно бормоча при этом какие-то заклинания.
Жил он одиноко и замкнуто, даже в общественную баню не ходил, что заставляло подозревать наличие у него какого-нибудь физического недостатка — вроде хвоста или крыльев. А поскольку вдобавок он и водку не пил, и держал свой дом открытым для бродячих кошек, которых иногда кормилось и роилось у него до трехсот, и, в довершенье всего, занимался селекцией животных и растений, — почитали его за полупомешанного.
Да, селекция была его страстью, неуправляемой и бестолковой, как всякая страсть. Он скрещивал все со всем: смородину с крыжовником, репу с малиной, кошек с козами, овец с летучими мышами… Результаты опытов буйно цвели, росли, бегали и орали в саду и в парке, пугая случайных прохожих и дружков сизоносого Виталия. То вдруг мышь дерзко мяукнет на слабонервную Граммофониху, то овца какнет с дерева на Кольку Урблюда. К счастью, большая часть тварей просто дохла, не оставляя потомства.
— Бросал бы ты это дело, — хмуро советовал Виталий. — На кой тебе это?
— Да что ж, — жмурился Хитрый Мух. — А вот если кошку с собакой скрестить, какая животная получится?
— С драной жопой, — тотчас отвечал Виталий. — Морда вечно будет на хвост кидаться. Ты лучше женись.
Хитрый Мух задумчиво кивал.
Раз в три-четыре года ему и самому приходила в голову эта мысль. Свахи предлагали ему невест. Хитрый Мух ходил в гости, пил чай, глядя в стол и то и дело норовя натянуть кепку с жеваным козырьком сразу на оба уха, — ив конце концов отказывался.
— Не, — отмахивался он от упреков Виталия, — нам таких не надо. Глухая она.
— Да зачем тебе слуховитая? — яростно лязгал протезами Виталий. — Скрести ее с курой — яйца несть будет. Польза. А?
Хитрый Мух долго мялся, пока, наконец, не выдавливал из себя, словно великую тайну:
— Некрасивая она…
— А ты! — срывался Виталий. — Помесь негры с мотоциклой! Кому ты нужен?
— Нужен, — хмурился Мух, — не может быть, чтоб никому не нужен.
Виталий долго смотрел ему вслед, машинально выборматывая ругательства, но в душе восхищаясь Хитрым Мухом, хотя и не мог даже себе ответить — почему.
На зиму сторож тщательно укутывал статуи соломой и мешковиной, но к весне дрянной гипс растрескивался, и с каждым годом приходилось тратить на поддержание скульптур все больше замазки и мела.
Зимой в заснеженном парке, кроме Муха, каждый день появлялся только сизоносый Виталий, упрямо просиживавший свой рабочий день за стойкой, потягивая самогон с крепким чаем и читая «Братьев Карамазовых».
А весной Виталий рехнулся. Однажды в полдень он вдруг выскочил на крыльцо тира с пневматической винтовкой и, вопя что-то невразумительное, открыл беглый огонь по кошкам. Муху и Буянихе, забежавшей к Леонтию за солью. Когда примчалась «скорая», Виталий забаррикадировался в своем вагончике и отстреливался до последней пульки, потом обделался и свалился под стойку, откуда его, нестерпимо воняющего и неуправляемо лязгающего протезами, кое-как извлекли и засунули в машину. Стальная его нога заклинила дверцу. Санитар плюнул и велел ехать. Машина тронулась под истошный вопль Виталия: «Свободу братьям Карамазовым! Урра-а-а!»