Но мы ждем от революции еще и другого. Мы видим, что рабочий, обреченный на тяжелую борьбу за существование, осужден навсегда оставаться чуждым всем высшим наслаждениям, доступным человеку: науке и искусству, особенно творчеству в искусстве и науке. Именно для того, чтобы всем дать доступ к этим наслаждениям, которые известны теперь лишь немногим, для того чтобы доставить каждому досуг и возможность умственного развития, революция и должна обеспечить каждому хлеб насущный. Но посла хлеба досуг является ее высшей целью.
Конечно, теперь, когда сотни тысяч человеческих существ нуждаются в хлебе, топливе, одежде я жилище, роскошь есть преступление, потому что для того, чтобы она могла существовать, дети рабочих должны умирать с голоду. Но в обществе, где все будут сыты, стремление к тому, что мы называем роскошью, проявится еще сильнее, чем теперь. А так как все люди не могут и не должны быть похожи друг на друга (разнообразие вкусов и потребностей есть главное условие человеческого развития), то всегда найдутся люди — и это вполне желательно, — потребности которых будут в том или другом направлении подниматься выше среднего уровня.
Не всякому, например, может быть нужен телескоп, потому что даже тогда, когда образование получит широкое распространение, найдутся люди, которые предпочтут работу с микроскопом изучению звездного неба. Один любит статуи, другой — картины; одному страстно хочется иметь хорошее пианино, тогда как другой удовлетворяется шарманкой. Крестьянин теперь украшает свою комнату лубочными картинками, но, если бы его вкус развился, он захотел бы иметь хорошие гравюры. Правда, в настоящее время человек не может удовлетворить своих артистических потребностей, если он не унаследовал большого состояния; но при усиленном труде и если, кроме того, он приобрел такой запас знаний, который дает ему возможность избрать какую–нибудь свободную профессию, — он все–таки может надеяться хоть когда–нибудь более или менее удовлетворить свои художественные наклонности. Поэтому наш коммунистический идеал часто обвиняют в том, что он заботится только об удовлетворении материальных потребностей человека и забывает его художественные склонности. <Вы, может быть, доставите всем хлеб, — говорят нам, — но в ваших общественных складах не будет ни хороших картин, ни оптических инструментов, ни изящной мебели, ни украшений — одним словом, ни одного из бесчисленных предметов, служащих к удовлетворению бесконечного разнообразия человеческих вкусов. Вы уничтожаете, таким образом, всякую возможность приобрести что бы то ни было помимо того хлеба и мяса, которые общество сможет доставить всем, да того серого полотна, в которое вы оденете всех ваших гражданок>.
С этим возражением приходится встречаться всем коммунистическим теориям, но справедливость его не понимали основатели коммунистических общин, устраивавшихся в американских степях. Они думали, что если общине удастся запасти достаточно сукна, чтобы одеть всех своих членов, да выстроить концертную залу, в которой <братья> могут от времени до времени более или менее плохо сыграть что–нибудь, или устроить доморощенный театр, то этого совершенно достаточно. Они забывали, что артистическое чувство существует как у буржуа, так и у крестьянина, и что если форма его изменяется соответственно культурному уровню, то сущность остается та же. В результате выходило то, что, хотя эти общины и доставляли всем пропитание, хотя они тщательно устраняли из воспитания все то, что могло послужить к развитию личности, а иные даже делали Библию единственной позволенной книгой для чтения, личные вкусы всегда обнаруживались, а с ними являлось и недовольство; возникали мелкие ссоры по вопросу о покупке рояля или физических инструментов, или мелких туалетных украшений; а вместе с тем то, что позволило бы такому обществу развиваться многосторонне, исчезало, так как такое развитие невозможно, если подавляется всякий личный вкус, всякое артистическое стремление, всякое личное особое развитие.
Но — пойдет ли по этому пути и анархическая община?
Конечно, нет! Она, наверное, поймет, что, кроме забот об обеспечении того, что необходимо для материального существования, нужно вместе с тем удовлетворять и запросы человеческого ума и чувства.
Мы откровенно сознаемся, что, когда мы вспоминаем об окружающих нас бесконечной нужде и бесконечных страданиях, когда мы слышим раздирающие душу голоса рабочих, идущих по улице с мольбой о работе, — нам становится противно рассуждать о том, что сделает такое общество, где все будут сыты, для того, чтобы удовлетворить желания лиц, которым захочется иметь севрский фарфор или бархатную одежду. У нас является желание сказать тогда: <Убирайтесь вы с вашим фарфором! Прежде всего обеспечим хлеб для всех; что же касается до вашего фарфора и бархата, то это мы разберем потом!> Но все–таки необходимо признать, что помимо пропитания человек имеет еще и другие потребности, и сила анархизма именно в том состоит, что он считается со всеми человеческими способностями, со всеми стремлениями, не оставляя без внимания ни одного из них. Поэтому мы скажем в нескольких словах, как можно было бы устроиться так, чтобы обеспечить удовлетворение умственных и артистических запросов человека.