На другой день нашего похода я почувствовал, что начинает болеть голова и мерзнуть ноги. Явление довольно знакомое, потому что раза два такое находило на меня до ранения. Сначала будто только слабость, легкий жар и небольшой озноб, а потом так затрясет, заколотит, что на ногах не устоишь. А вот в госпитале ни разу не было ни горячки, ни дрожи. Потому я смело отвечал врачам, когда спрашивали, чем болел: ничем!
- А все-таки? - начала один раз допытываться молодая фельдшерица, держа авторучку над большим разлинеенным листом. - А все-таки?.. Вы даже и насморком не болели?
На кончик пера ее авторучки набежала дрожащая капля чернил. Фельдшерица настойчиво глядела на меня, ожидая ответа, чтобы что-то записать на листе. А я следил за чернильной каплей, которая вот-вот упадет на бумагу.
- Так что? - повторила фельдшерица.
- Клякса! - невольно проговорил я.
- Какая клякса? - фельдшерица не догадывалась, так как не глядела на бумагу.
- Капля упадет, - уточнил я. - Пропадет ваша анкета.
- А-а!.. - спохватилась девушка, которая, несмотря на молодость, уже была лейтенантом медицинской службы. И форма на ней соответствующая, новенькая, хорошо подогнанная. Девушка покраснела, потому что не заметила предательскую каплю, схватила промокашку и уже больше не смотрела на меня.
- Так что? - с ноткой недоверия спросила она. - Так и оставим чистый лист?
- Ну, запишите хотя бы лихорадку, - предложил я.
Фельдшерица удивленно посмотрела на меня и еще больше покраснела, видно, от растерянности.
- Должно быть, лихорадка у меня была, - повторил я более определенно. Но это уже давно.
- Знобило вас? - неуверенно переспросила девушка. - Так, может, не лихорадка, а малярия?
- По-моему, лихорадка, - твердил я. - Трясло так, что зубы лязгали.
- Может, эпилепсия? - забеспокоилась девушка.
- Лихорадка, - сказал я твердо и уверенно.
Теперь, вспоминая давний эпизод, хотелось бы усмехнуться, но недоброе ощущение, что эта самая трясучка еще где-то таится у меня внутри, пугало и портило настроение. Я знал ее беспощадность и опасность. Ее нельзя переходить или перестоять на ногах, преодолеть за час или два. И приходит она, как великое зло и несчастье, в такое время, когда человеку и на минуту нельзя выбыть из строя, когда он находится на самом острие своей ответственности за большое дело. Пусть бы трясануло меня тогда, когда надо было идти на пекарню за хлебом! Пошел бы кто-то другой, скорее всего Заминалов, и тогда не одному мне пришлось бы мучиться за недостачу хлеба.
Теперь мой взвод идет головным... Идет на фронт. И кто знает, как там все будет? По словам командира маршевой роты, там со дня на день ждут наступления фашистской орды. А может, наши и опередят врага? Может, мой взвод прямо с марша бросят в бой. А я не в строю...
Хоть бы какое лекарство было при себе! Чем спасаться, как удержаться на ногах? С каждым километром мне становилось все хуже и хуже: я уже едва переставлял ноги. Казалось, что если бы упал вот тут на дороге, то уже и не встал бы. Весь свет туманился в глазах, бойцы взвода представлялись какими-то безликими метущимися существами.
На коротком привале у придорожной деревни я сел на скамейку возле сухого плетня и сразу свалился: трясучка охватила все тело, зубы стучали так, что даже на расстоянии было слышно.
Подошел командир роты.
- Что с вами? В чем дело? - Губы со светлым пушком под носом как всегда надуты, а в глазах тревога, юношеская растерянность. - И пот с вас льет... Я пришлю санинструктора.
...Мне тогда представилось, что пришла ко мне та самая фельдшерица, которая когда-то в госпитале заполняла мою историю болезни. Девушка вынула из санитарной сумки градусник, расстегнула мне гимнастерку.
Пока измерялась температура, молодой лейтенант болезненно морщил лоб, видимо, что-то обдумывал самостоятельно, не надеясь на помощь санинструктора. Мне показалось, что у него лоб очень большой и желтый, как спелая тыква.
Из потемневшей от времени хаты, стоявшей за плетнем и только двумя кустами георгинов заслонявшейся от улицы, вышла пожилая женщина в вязаной кофте, в теплом платке, но босая - ноги запыленные до самой юбки. Молча стала возле скамейки, сложив на груди руки...
Санинструктор вынула у меня из-под мышки градусник, подняла его, как свечку, выше головы и удивленно заморгала темными от усталости веками.
- Почти критическая... - шепнула командиру роты. - Я и не знаю, что это!..
- А что же тут знать? - вдруг отозвалась женщина в кофте. - Каждому видно, что трясучка это! Трясца!.. У нас тут все дворы перетрясло!.. Человека укрыть надо потеплее, одеялами, чтоб выпотел, выпарился... А потом еще есть средства... Наши, местные...
- Так, может, вы, тетечка, помогли бы нам? - обратилась к женщине санинструктор.
"Бабушка", - чуть слышно прошептал молодой лейтенант, но, поглядев на женщину повнимательнее, вслух не повторил. Лицо его посветлело, с губ исчезла надутость, а глаза искренне и открыто потеплели. С этой теплотой он начал глядеть на хозяйку хаты и ждать ее ответа.
- Как же не помочь человеку, если он в беде? - сказала хозяйка, не ожидая, чтоб ее просили, уговаривали. - Давайте перенесем его в сени, там у меня кровать в уголке.
Бабка или тетка, этого я и потом хорошо не выяснил, накрыла меня сначала кожухом, а поверх еще двумя, а может, и тремя одеялами. И вся эта одежда долго ходуном ходила на мне от дрожи. Командир роты затянул привал на сколько мог... Конечно, делать этого он не должен был, но, наверно, шел на риск. Знал, что оставить меня у чужих людей не имеет права, а сдать на руки медикам не было никакой возможности. Где они, эти медики?.. Где транспорт, чтоб отвезти больного в какой-нибудь госпиталь?.. Второй раз зашел в сени, когда мне уже стало немного легче. Сел на кровать рядом с санинструктором, надул губы - вероятно, собирался отдать какой-то приказ.
Слушайте! - заговорил он со мной тихо, но уверенно. - Обстановка складывается так, что я вынужден оставить вас тут... Другого выхода не вижу... Но приказ будет такой, чтоб вы самостоятельно явились на место назначения.
- Есть явиться на место назначения, - едва ворочая языком, повторил я. - Если можно, то запишите мне номер части.
- Запишу! - подхватил мою просьбу командир роты. - И сам распишусь... Поручусь сам!..
- А с теткой я договорилась, - добавила санинструктор.
Как только военные вышли из сеней, ко мне подошла хозяйка и тоже, сев на край кровати, ласково спросила:
- Ну что, солдатик, уже душно стало?
- Очень душно, - пожаловался я. - Может, снять с меня кожух или хоть одно одеяло?
- Нет, милый, ничего не будем снимать, - возразила сердобольная хозяйка. - А что потеешь, так это к лучшему... Колотить не будет... Жажда одолевает?
- Очень!.. Все внутри сохнет...
- Сейчас я тебе кислого молочка принесу... А потом травки заварю... Корицы... Лежи спокойно, как дома... Давно не был дома?
- Ой давно, тетя, очень давно!..
- Я, наверно, бабка тебе... Не тетя, - возразила хозяйка. - Тебе сколько годков?
- Да уж скоро три десятка наберется, - признался я. - Старый уже!..
- До старости-то еще далеко, - не согласилась хозяйка. - Но твой командир, видать, моложе?.. У тебя, наверно, броня была?
- Нет, я служил и до войны.
- Далеко матка твоя или кто из родных?
- Далеко отсюда... В Белоруссии...
И дальше я не мог говорить... Хотел скрыть от хозяйки, что мне вспомнилась мама, представилась родная хатка с такими же, как тут, сенцами... И неожиданная горькая тоска сжала мне дыхание. Женщина все же заметила это, сочувственно, с нежностью заговорила: