– Хочу тебя, – сообщает он. – У тебя красивое тело.
А я пытаюсь перевернуться и кричу:
– Не надо! Я не хочу!
– Ну ты и напилась, – говорит он. Плюёт на руку и толкает пальцы во влагалище.
– Asshole?! – кричу ему по-английски. – Какого хрена?!
Одновременно пытаюсь сесть и отползти от него, ноги путаются в шортах, от алкоголя мышцы расслабились и не слушаются. Владик одной рукой стискивает мне рот, чтобы заглушить крик, другую – не пойму, это его пальцы или член, – с силой загоняет в меня, как будто хочет взломать. Я мотаю головой, пытаюсь увернуться от руки, зажимающей рот. Где-то неподалёку тусклый свет соседней палатки, голова плывёт – сейчас зареветь бы, но глаза сухие от злости. Его рука притискивает мои губы к зубам, рот полнится вкусом крови, израненное влагалище и живот горят, прямо пылают от боли. Кажется, это мучение длится бесконечно.
Наконец он кончил, отнял зажимавшую мне рот руку – словно затычку вынул, и даже попытался поцеловать, и это была последняя капля: смрад из его рта поднял во мне такую волну рвоты, что, едва успев присесть, я извергла всю шаверму ему на грудь и на спальный мешок.
– Сука! Нажралась! – он в ярости отпихнул меня в сторону.
Я поползла на четвереньках к выходу из палатки, пытаясь по пути найти шорты. Окончательно взбешённый, он стал шарить вокруг себя, искать, чем бы собрать блевотину. Я всё-таки выбралась наружу, встала на ноги и вдохнула чистый холодный воздух. Снова вырвало. Следующая волна тошноты качнула к покрытой затоптанным мхом земле – я схватилась за палатку, чтобы удержаться на ногах, и чуть было не свалила её.
– Пойди протрезвись! – прорычал он изнутри.
Ухитрившись кое-как натянуть шорты, я огляделась. Людей поблизости не было видно, в большинстве разномастных палаток и навесов свет потух, все болтавшиеся возле мангала исчезли, скорее всего, забрались в большую палатку. До меня долетал невнятный гул мужских голосов, но слов было не разобрать, да и не нужно. Палатка позади меня заколыхалась, и я почуяла, что её обитатель сейчас выберется наружу.
Медленно проковыляла я мимо мангала с ещё не потухшими углями, подобрала свой рюкзак, оставленный у машины, и, крепко прижав его к себе, продолжила путь. Глаза привыкли к темноте и хорошо различали силуэты машин и палаток. Ступила на асфальтовое покрытие и пошла по нему туда, где, казалось, заканчивается дорога. Там, где склон горы круто нависает над морем, зияла тьма.
На краю обитаемого пространства в нескольких шагах от последней палатки я наткнулась на «запорожец» семидесятых годов, без шин и боковых окон, полностью распотрошённый. Потянула одну из дверец, с трудом открыла её и вползла внутрь, скособочась, пристроилась на обветшалом остове водительского сиденья. В кабине было немного теплее, чем на открытой дороге, хотя, возможно, мне это только казалось. Попыталась устроиться поудобнее, подтянула ноги к груди, крепко прижала к коленям рюкзак. Из кармана шорт достала зачем-то мобильный телефон и положила на пустую коробку передач. В рюкзаке был ещё полиэтиленовый пакет с маленьким твёрдым луком, купленным в Ялте. Вынула луковицы и разложила их рядом с мобильником.
И наконец, без единой мысли в голове, приготовилась встретить свой зелёный рассвет.
Новая скрипка (Пер. М. Платовой)
Первые месяцы Лидиной учёбы в музыкальном училище слились для неё в сплошную круговерть из отчаянных дней и бессонных ночей, когда после часов и часов занятий музыкой она падала на кушетку в полуобморочном состоянии от физического истощения, а потом заставляла себя встать и безнадёжно таращиться в учебник.
В своей старой школе она была отличницей, а здесь отставала не только по скрипке, но и по школьным предметам – литературе, математике. «В училище высокие стандарты, – говорили ей знакомые старшекурсники, – перетерпи первый триместр, а там – пойдёт!» Лиду же одолевали сомнения: а вдруг для учёбы здесь у неё нет способностей. Родители обещали купить ей новую скрипку, если она продержится год, но в самые беспросветные моменты Лида готова была всё бросить, полностью. Она непрерывно занималась, то и дело вспоминая свою бывшую школу и одноклассников, которые, как ей казалось, обожали её.
К концу октября она выдохлась окончательно. Стала меньше играть на скрипке и часто гуляла по соседству со старой школой в надежде увидеть кого-нибудь из знакомых. Однажды столкнулась в книжном магазине с Валькой. Он был в компании с одноклассницей, новой девочкой, которая пришла на Лидино место. Валька предложил спуститься к Москва-реке. Втроём они вышли на Гоголевский бульвар – кружной, романтический маршрут, укрывавший их от соседних зданий оранжево-жёлтой листвой. Шли поначалу медленно, чинно обходя лужи и обмениваясь новостями: Мишка сломал ногу и пропустил весь сентябрь; Соня написала на двойку контрольную по русскому, рыдала как ребёнок. Тут Лида зачем-то вдруг призналась Вальке и его спутнице, что собирается бросить музучилище и вернуться заканчивать десятый с ними, только просила, чтобы они сохранили её планы в тайне. Валькина одноклассница сомневалась, что Лиде разрешат возвратиться в их класс, раз её место занято.