И тут его дом начал наполняться недовольными богачами, теми, которые согласились помочь ему в изобличении Насреддина в глупости, а в результате распрощались с деньгами. Пришли, конечно, не все, а самые влиятельные — остальные предпочитали не связываться с кази.
— Скажи, почтенный кази, — начал Нури, погоревший на деле о неуплате сверхналога на дождь. — Разве об этом мы договаривались?
— Нет, не об этом, — вздохнул несчастный Шарифбек.
— Разве не ты нам обещал, что Насреддин непременно останется в дураках?
— Обещал, — повесил нос кази.
— Но ответь нам: почему же в дураках остались мы?
— И кто нам вернет наши деньги? — добавил Ахматбей.
Шарифбек с тоской окинул взглядом рассыпанные вокруг него монеты.
Когда богатеи убрались восвояси, у кази осталось лишь жалких десять монет. Шарифбек долго разглядывал их, держа на раскрытой ладони, потом разозлился и запустил ими в стену, и те, радостно звеня, запрыгали, закружились по полу.
Глава 18
Что посеешь, то и пожнешь
— …Три тысячи сто динаров, — закончил подсчет денег ходжа, аккуратно ссыпая монеты обратно в мешочки. — Неплохой доход за день, правда, Икрам?
Он подмигнул дехканину, сидящему напротив него с отвалившейся на грудь челюстью. Ему никогда в жизни не приходилось видеть подобной кучи денег, даже во сне.
— Вместе с деньгами муллы выходит восемь тысяч с маленьким хвостиком. Спасибо добрейшему кази.
— Маленьким? — сглотнул Икрам, зачем-то утерев лицо платком. — Ты смеешься надо мной, ходжа? Столько денег! Да это же…
— Что?
— Нет, ничего. Но как ты собираешься поступить со всем этим богатством? Наверно сделаешь важным баем.
— Если ты еще хоть раз скажешь обо мне подобное или даже подумаешь, я сильно обижусь на тебя, так и знай. Спрячь их в подпол, они нам еще пригодятся.
— Да, конечно, — пробормотал Икрам, беря в охапку увесистые мешочки. Он ушел в дом, быстро спустился в погреб и, вытащив один из кирпичей, за которым обнаружилось пустое пространство, сложил туда деньги. Затем задвинул кирпич на место и вернулся к ходже. — Столько денег, столько денег! О Аллах…
— Берегись, Икрам! — предупредил его ходжа. — Это страшная болезнь, приносящая лишь горе и страдания, хотя на вкус и напоминает сладкое вино. Она делает человека слепым и глухим ко всему вокруг, а заканчивается, как правило, безумием. Взгляни на муллу, на Зарифа, на кази — они тоже польстились на фальшивый блеск золота, утратив все человеческие качества. Хочешь стать таким же?
— Не хочу, ходжа. Но столько денег!..
— Ты неисправим. Но ответь мне, куда запропал Саид?
— Кажется, он зачем-то пошел на базар.
— На базар?
— Да. Сегодня ходит уже третий раз, но каждый раз возвращается с пустыми руками.
— Кажется, я знаю, в чем дело, — вздохнул Насреддин: «Любовь — тоже болезнь. Она, как и золото, отнимает разум, терзает душу и приводит к страданиям. Или к счастью. Но это неопасная болезнь. Ей можно и нужно болеть всю жизнь».
— В чем же?
— Спроси лучше Саида, когда он вернется.
— А вот и он, кстати! — воскликнул Икрам, заслышав знакомую торопливую походку.
Калитка распахнулась, и во двор вбежал Саид.
— О ходжа, как хорошо, что вы вернулись. Поймали Зарифа!
— Зарифа? — помял мочку уха ходжа.
— Да, да. Говорят, стражники отыскали его в полях, там, где проходит арык. Он прятался в кукурузе, но его спугнул Вахоб, пришедший на свое поле.
— Сильно же он перетрусил, раз дошел до подобного. Где он сейчас?
— Его ведут к кази. Я их опередил, но скоро они пройдут здесь.
— Так чего же ты сразу не сказал? — Насреддин быстро поднялся с топчана, раздвинул пальцами листву виноградника и достал мошну, которую Саид стащил у Юсуфа. — Держи! — бросил он Саиду мешочек.
Саид ловко поймал его и повертел в руке.
— Но что мне с ним делать?
— Незаметно подсунь его Зарифу. Сумеешь?
— Обижаете, ходжа. Это еще проще, чем обокрасть его.
— Я тебе! — погрозил ему Насреддин.
— Чего вы сразу грозить? Я же пошутил.
— Смотри у меня.
— А зачем вам это нужно?
— Делай, как я сказал. Потом узнаешь.
Саид выбежал со двора на улицу и понесся в обратную сторону, но не успел он добежать до поворота дороги, как оттуда ему навстречу вывалились двое стражников, насилу тащивших упирающегося, повизгивающего от страха Зарифа. Был он весь, с ног до головы, покрыт грязью и жухлыми кукурузными листьями. Чалму он где-то потерял, а некогда красивый халат сверкал прорехами.