— Как замечательно сказал Михаил Александрович: «Был культ, но была и личность», — заметила Галина.
— Какой Михаил Александрович? — осекся Герман.
— Шолохов.
— Что, он лично тебе так сказал? — улыбнулся Герман.
— Ой, перестань, — дружелюбно толкнула его Галина. — Я знаю, он тебе не нравится…
— Нет, отчего же, — не согласился Герман. — «Поднятая целина» — ничего так.
— «Тихий Дон» еще лучше, — убежденно сказала Галина.
— Верю тебе на слово, — улыбнулся Герман. — У меня все равно терпения никогда не хватит его домучить.
— Я только к тому, что у нас с тобой еще есть единомышленники. Так что не надо отчаиваться.
— Ты, как всегда, права, — благодарно посмотрел на возлюбленную Герман. — Я вообще думаю, что единомышленников — то есть попросту нормальных людей — во все времена минимальное количество. Просто в дурные времена на виду не они, а всяческие конформисты и приспособленцы…
— Да, вот как сейчас, — закивала Галина. — Оболгали Сталина на двадцать втором съезде — и все конъюнктурщики давай лепить дешевую мазню на потребу времени…
Герман снова внимательно посмотрел на нее:
— Ты еще следишь за всеми этими съездами…
— Конечно, мой милый, и тебе советую.
— Зачем? — фыркнул Герман. — Я в конъюнктурщики пока еще не мечу!
— Да, — сказала Галина, — но ты тогда хотя бы понимал причины появления фильмов вроде этого «Чистого неба». И не так бы расстраивался от этого.
— А, — махнул рукой Герман. — Тут знай не знай, все равно — одно расстройство.
— Если б я была в курсе, о чем эта картина, я бы тебя на нее не затащила, — виновато произнесла Галина.
— Перестань, милая, — приобнял ее Герман. — Я тебе, если хочешь знать, напротив, благодарен за сегодняшний вечер. И знаешь почему?
— Догадываюсь…
— Вот именно, солнце ты мое! Следующей жертвой объявляю Хучрая! — провозгласил Герман.
— Жертвой культа личности, — хихикнула Галина.
— Ты просто читаешь мои мысли! — с восторгом заорал Герман. — Кто на культ личности замахнется, тот от культа личности и погибнет! Я лично так считаю.
— И правильно считаешь, — заранее одобрила Галина, хотя еще не совсем понимала, к чему клонит ее любовник.
16
Этот разговор они продолжили уже дома.
— А вот как ты думаешь, — спросил у Галины Герман, — Хучрай всерьез снял эту свою гадость? Ну то есть он действительно верит в то, что снимает, или нарочно, так сказать, конъюнктурствует?
— Второе, — убежденно сказала Галина.
— А вот и ошибаешься, — улыбнулся Герман. — Я этого Хучрая немного знаю. Он не из тех, кто кривит душой…
— Ну, ты его еще хвалить начни… — поморщилась Галина.
— Хвалить я не собираюсь, — покачал головой Герман, — но и зря наговаривать на человека не стану. Штука в том, что Хучрай всерьез считает, что именно так все и было при Сталине, как он про это снял. Я в этом убежден.
— Да что он тогда — безглазый, что ли? — возмутилась Галина. — Где он видел, чтобы такое происходило? Чтобы человека, во время войны попавшего в плен, потом на родине притесняли и жизни ему не давали?! Герман, ты сам посчитай, сколько у нас знакомых, побывавших в плену! И они ведь ни на что подобное не жаловались…
— Знаю, — согласился Герман. — Мне-то можешь не говорить об этом, а вот попробуй Хучраю!.. А, он тебя и слушать не станет, — тут же отмахнулся Графов.
— Но как это объяснить в таком случае? — искренне недоумевала Галина. — Если не конъюнктура, то что здесь тогда? Обыкновенная глупость разве что?..
— Не без этого, — вздохнул Герман. — А главное, понимаешь, есть такие люди, которые вечно чем-нибудь недовольны. Вот выиграли мы величайшую войну в истории, а они все равно брюзжат: культ личности, культ личности… Вот и мерещатся им на почве этого недовольства всякие байки про притеснения и злоупотребления…
— Как это — мерещатся? — опять не поняла Галина. — Как можно увидеть то, чего нет? Спьяну только или, может, мираж какой-нибудь… Но миражи вроде бы только в пустыне…
Герман усмехнулся:
— «У страха глаза велики» — слышала такое? Если человек хочет напугаться, он чего угодно испугается. Сам придумает что-то страшное и через секунду сам же в это и поверит. Психология гомо сапиенса — она, знаешь, избыточно заковыристая вещица…
— Хочешь сказать, — все еще недоверчиво уточнила Галина, — Хучрай сел писать сценарий, напридумывал там всяких страстей, а потом сам в них и поверил?!