— Еще какой! — воскликнул Герман. — Вон — во всех газетах о тебе статьи…
— Ну, это еще ни о чем не говорит… — скромно пробормотал Жнейцер.
— Говорит, говорит, — уверил Герман. — Тебя еще и на фестиваль как пить дать пошлют. В Канны и в остальные тому подобные места…
— Да ладно, — махнул рукой Жнейцер. — Ты уж, Герман, не преувеличивай…
— Может, поспорим? — предложил Герман.
Но спорить Жнейцер не стал. Он вдруг спохватился, что даже не предложил гостю сесть:
— А чего же мы стоим, не понимаю прямо… Пойдем, что ли, на кухню, чаю выпьем.
— Охотно, — обрадовался Герман.
Пока Жнейцер кипятил воду и заваривал чай, отлучившийся вымыть руки Герман вдруг вернулся с двумя бокалами, доверху наполненными чем-то темно-янтарным.
Жнейцер вновь испытал неудовольствие: «Зачем же он без спросу взял бокалы? Мог бы и меня попросить… У него совсем никаких манер. Впрочем, хорошо, что он вроде бы ничего не разбил там, в комнате. С него бы это сталось…»
— Сюрприз, — пропел тем временем Герман.
— Что это? — хмыкнул Жнейцер, кивая на содержимое бокалов.
— Коньяк! — триумфально воскликнул Герман.
— Вот как? — приподнял брови Жнейцер. — Я вообще-то не…
— Давай-давай, — поставив бокалы на стол, Герман похлопал Жнейцера по плечу. — Сегодня надо. Не каждый день из недр «Мосфильма» выходят такие махины, как твое «Воскресение»…
Жнейцер хотел было возразить, что его картина вышла уже много дней назад, но опять промолчал и послушно сел за стол.
4
Герман тоже сел и торжественно поднял свой бокал.
Жнейцер вяло откликнулся, и коллеги чокнулись.
— До дна! До дна! — настаивал Герман, глядя, как Жнейцер чуть ли не с отвращением цедит его коньяк.
Жнейцер пересилил себя и допил-таки до дна. Затем выдохнул, вытер тыльной стороной ладони губы и изможденно посмотрел на Германа.
— А ты чего же? — кивнул он на бокал Германа, заметив, что тот к коньяку даже не притронулся.
— Я — сейчас, — ответил Герман, после чего поднял свой бокал и зачем-то посмотрел его на свет.
И тут же в один миг опустошил его.
После выпивки Герман заметно повеселел, тогда как Жнейцер, наоборот, несколько поник. Он сидел недвижно и глядел на гостя осоловелыми глазами.
— А какие у тебя, Мойшенька, творческие планы? — вдруг задушевно спросил Герман.
— Да вот, — произнес Жнейцер после паузы, — Катаева думаю поставить.
— Иди ты! — присвистнул Герман. — Неужто «Цветик-семицветик»?
— Нет, — поморщился Жнейцер. — Это… как его… «Время, вперед!».
— Ясно, — хмыкнул Герман. — К пятидесятилетию Октября хочешь поспеть?
— Зачем? — возразил Жнейцер. — Я и раньше успею… До этого самого юбилея сколько еще…
— Ну, а непосредственно к юбилею еще чего-нибудь в таком духе снимешь? — усмехнулся Герман. — «Оптимистическую трагедию» там какую-нибудь…
— Да нет, — помотал головой Жнейцер. — Это мне как раз не нравится… Тем более Самсонов уже ставит… С Володиной своей, как всегда…
— Ну и что же? — неодобрительно отвечал Герман. — Я вот тоже Гортензи постоянно снимаю. Тебя и этот факт не устраивает?
— Нет, отчего же… — немного смутился Жнейцер.
— И потом, что значит «не нравится»? — хмуро продолжал Герман. — «Время, вперед!» тебе, что ли, нравится? Или «Воскресение» твое треклятое?
— Позволь, — начал возражать Жнейцер. — Я вообще всегда берусь только за то, что лично меня… Ой! — внезапно воскликнул режиссер. — Что это со мной?..
— Да, что с тобой? — осведомился Герман, почему-то улыбаясь.
— Плохо мне как-то. — Жнейцер схватился за живот. — Не надо было пить, наверно…
— Мне же нормально, — пожал плечами Герман.
— Видно, ты привычный… Слушай, мне правда ужасно… Все хуже становится… Надо «Скорую» вызвать…
— Не надо! — отрезал Герман. — Поздно уже.
— То есть как это? — не понял Жнейцер, бросив взгляд на наручные часы.
— Я имею в виду: тебе уже никто не поможет, дражайший Мойша, — любезно пояснил Герман.
У Жнейцера задрожали губы:
— О ч-чем это ты г-говоришь?
— А ты еще не догадался? — удивился Герман. — Я ведь тебя отравил, друг мой ситный.
— Чем?! — в ужасе воскликнул Жнейцер. Он попытался привстать, но у него не получилось.
— Крысиным ядом, — хладнокровно отвечал Герман.