Прошлый век расстарался, изобрёл не только особенные неизлечимые болезни, атомную бомбу, бактериологическое оружие, Интернет и перекройку пола по собственному желанию, но также и множество признаков, по которым какие-то слои населения переставали считать людьми не только чужих, но и своих же сограждан для того, чтобы оправдывать рабство, издевательства, массовые убийства одних и делать божками других.
А в начале века последнего все вдруг поняли: чего ещё искать, когда есть чрезвычайно полные, над которыми и так давно уже издеваются все кому не лень.
И пошло. Началось с врачей. Входя в любое медицинское учреждение, первое, что видит каждый больной, - это весы, а над ними шкала, по которой определяется вес нормальный, чуть увеличенный, средне-увеличенный, чрезмерный. Человек соответственно приобретает категорию худобы, полноты, тучности и ожирения. Худых лечили, полным рекомендовали похудеть, укоризненно качая головой, тучных же и ожиревших лечить постепенно перестали, пока не похудеют.
Дальше подхватила литература, потом и кино. Толстяков непременно выводили отрицательными, достойными разве что насмешек, а так же обжорами, мерзавцами, неудачниками, никудышными, злыми, подлыми трусами и предателями, никчемными мужьями и жёнами, гадкими детьми, тупоумными, медлительными в рассуждениях, сводившихся только к еде, даже уже не людьми, а какими-то противными животными, которых ничего не волновало, кроме отправлений организма.
Фильмы показывали жуткую травлю в школах полных детей худыми, оправдывали при этом худых. В старых детективных историях маньяком-убийцей-растлителем-садистом оказывался интеллигент, который постепенно начал толстеть и, в конце концов, превратился просто в обжору.
Ну, а церковь - известное дело: заповеди, смертный грех чревоугодие, - мало еще на несчастных было напасти, кроме того.
Но самый страшный и основательный кошмар для больных ожирением пошёл с расцветом телевиденья.
Человеку, обременённому излишним весом, приходилось худо уже не только в школе, но и везде в жизни. На улицах провожали нехорошими взглядами. В высших учебных заведениях травили еще хлеще. На работе, независимо от квалификации, не повышали, заставляли подчиняться худым, обаятельным и хорошо одетым боссам. Это если вообще брали на работу.
Над толстяками насмехались, глумились, их пихали, им наступали на горло. Для них создали дорогущие спецмагазины с особо уродливой одеждой, словно призванной нарочно подчёркивать полноту. Для них сочинили специальную квоту на предприятиях. Постепенно больных ожирением стали чуть ли не законно звать свиньями.
Результатом трагедии отщепенцев сделались резервации, задуманные сначала для того, чтобы сгладить, если не разрешить проблему. Заодно сюда стали отправлять не только страдальцев от ожирения, не только детей, рождённых от растолстевших во время беременности матерей, но и всяких нездоровых детей, а потом и взрослых инвалидов. Как любая хорошая идея, и эта со временем поиздержалась. Оазисы для толстяков стали прибежищем инвалидов, а так же - пугалом для здоровых и тех, вес которых не зашкаливал.
"Здесь инвалиды имеют полное право жить, работать, играть, учиться и радоваться жизни", - этот лозунг вы найдёте не только над бассейном, точно такой же еще красуется над воротами въезда.
Когда табло попадает в поле моего зрения, тут же почему-то вспоминается другая надпись, я сам ее не видал, поскольку она из истории, но о ней рассказывал Джо, мой старинный товарищ по футболу. Он-то, кстати, вернее, его родители и приютили меня на первое время, а вышло, пока я не встал на ноги после того, как свалил из родного дома, чтобы прекратить, наконец, издевательства над собой. Так вот, на каких-то ужасных воротах дикого ада, устроенного очередными "благодетелями" человечества, конечно же, в процессе сооружения обещанного рая. "Каждому - свое", - вот что было там написано. Впечатляет? Вероятно, их бесноватого лидера тоже сильно не долюбили.
А Фиана умница, хотя, сдается мне, она далека от того аскетизма, который проявляет ко мне. И явно ведет себя по-другому с нашим курьером Джейкобом - на фамилии язык сломаешь. Чем этот алкаш берет женщин - не знаю, хотя и понимаю: задумай кто сделать из нас роман, вывел бы героя в главные и красок не пожалел. Благородные седины, синие глаза, спортивное тело...
Так и я не хуже. Единственный мой внешний недостаток, если, конечно, не достоинство, - в нем я уже исповедовался: не улыбаюсь даже перед фотографом. Видно, те лицевые мышцы, которые у других растягивают губы в улыбке, у меня давно атрофировались. Точнее, в шесть лет. В тот день, когда меня за смех отделали собственные родители. Наверно, потому на главного героя не тяну. Колорита не хватает.
Джейкоб явно прошел ту еще жизенную школу. Он о себе не распространяется, но упоминал, что на родине был кадровым военным: служил где-то на востоке, а потом еще на западе, воевал с людьми, которые говорили на том же языке, что и он сам. А ему отдавали приказы их убивать, и он обязан был выполнять задания. Приносил смерть другим, сам горел в танках и сочинял похоронные извещения мамам погибших воинов. Я знаю, он их пишет по сей день, особенно, когда пьет. Он тогда глушит водку с пивом, бьет себя кулаками в грудь и орет: - Я русский офицер, четырежды вашу мать, блин! Я убийца!
Как-то Джейкоб перевел мне на английский каждое слово, но все вместе для меня остается загадкой русской души этого типа. А его способности заливаться смехом вызывают у меня огромое удивление. Так же, как странный интерес к блинам: если человек столько о них вспоминает, почему никогда не ест? Думается, чья-то мама Джейка не на шутку задела, блинами обделила, что ли?
Часть 1
Глава 1
- Вот может мне кто-нибудь объяснить, какого рожна понадобилось этой дурацкой белке на той стороне улицы? - громко возмущалась Дина Уайт, высокая шатенка, стройная, несмотря на широкую кость. - Может, деревья там не из земли растут? Или воздух чище? Или, может быть, небо перекрашено в другой цвет? Что такого, чего нет здесь, унюхала там эта белка? Я лично никакой существенной разницы не вижу... Впрочем, я вообще никаких отличий не вижу...
- М-да, хорошо же начинается медовый месяц, ничего не скажешь, - муж недоуменно чувствовал в себе признаки раздражения. Раздражение не падало, а, наоборот, росло. Как всегда, когда Уайт пытался эти признаки скрыть, он сделал несколько глубоких вдохов. Мерзкая волна в низу живота вроде бы немного улеглась. Феликс сделал ещё один глубокий вдох.
- Тоже мне, самоубийца нашлась.
В голосе Дины всё ещё чувствовалась взбудораженность. - А интересно всё-таки, зачем она перебегала?
- Ни дать ни взять, страсть первооткрывателя, - улыбнулся Феликс, как будто окончательно успокоившись.
- Не белка, а просто натуральная сука, - сказала Дина с сердцем.
- Не понял, причём тут пляж, - язвительно усмехнулся супруг.
- Ага, теперь ты потребуешь сказать "апрель", - и тут же, не давая ему вставить слово, Дина добавила: - А кто мне клялся никогда-никогда-никогда не высмеивать мой акцент? Кто только-что, у священного алтаря, обещал любить, холить и лелеять меня до конца наших дней? - Она даже не заметила, как перешла на родной русский.
- Подожди, подожди... - Феликс бесстрашно оторвал руки от руля, чтобы подкрепить свой протест жестикуляцией. - Вот приедем в Калистогу, в мои любимые "Турецкие Бани", и увидишь, как я умею, - последние слова он тоже произнес по-русски, потому что по-русски ему казалось более торжественно: - холить тебя, любить и лелеять.