Но теперь в атаку пошел Джордж: - Папа, а ты толстых любишь?
- Вопрос поставлен не совсем верно, сынок, - серьезно ответил Феликс: - Во-первых, люблю я в этом мире, кроме своих родителей, только троих человек: маму, Мэри и тебя, потому что вы мои, а я ваш. Все остальные люди могут мне нравиться или нет. Во-вторых, нравятся мне люди, если мне с ними интересно общаться, если они не приносят мне никаких неприятностей, не втюхивают всякое го...
- Что такое - втюхивают? - перебил Джордж.
- Пытаются продать. Короче, а толстые они или нет, меня совершенно не волнует.
Феликс покосился на жену проверить впечатление. Произвел. Та безмятежно улыбалась, будто не была только что близка к нервному срыву.
- А если я буду плохой мальчик, ты меня все равно будешь любить? - Джордж, видимо, решил поставить все точки над "и".
- Конечно. Я же тебя люблю не за что-то там, а просто так. И ты не будешь плохой. Потому что ты хороший.
- Откуда он знает, как надо воспитывать? - В миллионный раз поразилась мужу Дина. - Почему у меня не было такого папы? Да я сама уже, наверно, давно потеряла бы выдержку и наорала на всю компанию, а потом сидела бы и ругала себя последними словами за то, что я последнее дерьмо, а не мать, прости меня, господи. А потом еще убивалась бы этим воспоминанием всю жизнь. Да он же меня облагораживает! Мне же с ним просто повезло.
- А если я буду толстый, ты все равно будешь меня любить? - Джордж упорно гнул свою линию.
- А если я потолстею, ты будешь меня любить? - Феликс твердо посмотрел на сына в заднее зеркало.
- Я понял, папа. - Джордж выдержал взгляд и объявил, как будто ему было не шесть, а все двадцать шесть: - Ты отличный отец, папа, - объявил он. - Я всегда буду тебя любить. Я хочу стать таким, как ты.
Тут Мэри решила, что молчала слишком долго: - А я? А меня? А если я сделаюсь плохая или толстая? А дядя Яша любит тетю Черри, даже если она толстая?
- А разве тетя Черри толстая? - Феликс вздернул бровь, сам себе удивляясь. Мысленно он даже успел похвалить себя за проделанную над собственным сознанием работу по отношению к толс... э-э-э... людям разной весовой категории. - Вот вспомни, когда тетя Черри рассказывает вам у костра свои сказки, и вы все вместе готовите на длинных палочках зефирки над огнем, разве ты тогда думаешь о том, что она толстая? Или, наоборот, она кажется тебе красивой, потому что тебе с ней интересно, и весело, и вкусно?
- Красивая, красивая! - обрадовалась Мэричка. - Папочка, а теперь ты сочини мне какую-нибудь вкусную сказку. Как тетя Черри.
- С Черри по части аппетитных сказок соревноваться сложновато, - признался Феликс. - Ладно, слушай... В одном конфетно-мармеладном королевстве, в самом его ванильном центре, на цукатном берегу лимонадной реки в сердце пирожно-эклерной столицы, в сладком дворце, который назывался Наполеон, жила-была молочно-шоколадная принцесса, вкусная-превкусная... И с ней очень хотела познакомиться другая принцесса, которая жила далеко-далеко, в другом городе. Она была такая забавная и прелестная девочка, что все прохожие улыбались, повстречавшись с ней...
- И ее звали Мэричка, да, папочка? Правда, я угадала? - Захлопала в ладоши малышка.
- Ну как же, ты - и не угадаешь, - счастливо засмеялся Феликс.
- А у принцессы Мэрички был старший брат, - включился в игру Джордж. - И он торжественно принес присягу на своей игрушечной шпаге, что Наполеон будет съеден!
- Я вся в шоколаде, - подумала Дина. - Нет, на самом деле, у меня не семья, а сплошная Гирарделевая сказка. Похлеще еще, чем в том конфетном дворце в Санта-Елене. А Феликс-то, Феликс! Когда это он успел стать таким? - размышляла Ундина. - Отцовство сделало его таким, что ли? Или он всегда таким и был, но я почему-то этого не замечала? До того последнего вечера... Или Сара что-то наколдовала на расстоянии, чтобы искупить свою вину? Но ведь я и представить не могла, что подобные папы существуют на свете... Можно ли было поверить, что из Менелая сделается такой муж и такой отец... Интересно, сколько жизней должно было пройти, и каких... И потом Феликс сумеет так решительно переменить свое неприязненное отношение к толстякам... Да, у меня не было, но моим детям достался такой папа, значит, мне отчаянно повезло.
Дина успокоилась под размеренную болтовню мужа и детей, задремала. Ей привиделось, что они уже на месте. Легкий ветерок разносит горький дым костра, над которым орудуют Фиана и Роберт и непременно наколдуют всякую вкуснятину.
Сама же Ундина вместе с Черри что-то режут, чистят, моют, раскладывают холодные закуски, чтоб было красиво и слюнки текли не только от жареного. На Яшке мужские труды по хозяйству: он разводит костер, таскает тяжести, открывает банки, а в перерывах теребит гитару. Рядом неизменно подсаживается разрумянившаяся Черри и сочиняет на вечерний костер умопомрачительные сказки для детей. Каким образом этой женщине удалось облагородить Цыгана, не может понять никто, но в какой-то момент вдруг отметили все.
Иосиф с Люком, сами большие дети, гоняют с малышней в футбол, а Сара хохочет, с гордостью кося на мужа библейскими глазами, и всюду разлетаются ее кудряшки. Время от времени чей-нибудь ребенок с тучей брызг, визжа, с разбегу бухается в басссейн, а там на страже Двайт, и Феликс, и подросший Дэвид ловят все это сотворенное общими силами малолетнее воинство, а Трэйси, Минди и Аэлита со смехом и криками играют с детишками в воде: учат плавать, прыгать, даже танцевать.
Сорванцов, когда соберутся вместе, - орава, куча мала, орда крикунов, и в каждом угадываются родители. Две пары неразлучных, светловолосых, вихрастых, и на первый взгляд абсолютно не отличимых друг от друга близнецов, но присмотришься - и ясно: голубоглазенькие круглолицые мальчишки от Люка и Минди, острые подбородки и капризные губки бантиком - девочки от Трэйси и Двайта. Ну, где копны рыжих кудряшек над лучами зеленых библейских глаз, там без объяснений все понятно. Синие очи Цыгана на воспитанных холеных с вежливыми улыбками лицах маленьких Черри... Сусальные красавцы от Фианы и Роберта с загадочной сумасшедшинкой во взорах... Мысль же о собственных чадах всегда вызывала счастливый вздох.
Ундина вспомнила собственную давнюю мечту убраться в другой мир и презрительно усмехнулась в своей дреме. Какой еще мир, господи. Вот сядут они все к столу. Перво-наперво накормят детей.
Лично она, разумеется, изо всех сил постарается не смотреть на мучное и сладкое, а так же никаких картошек, глаза б мои ее не видели, ладно, один кoчан кукурзы, ну невозможно же даже без кочана кукурузки на гриле, а кроме того - строго-настрого: курица, сколько влезет, овощи - хоть сама знаешь чем ешь, арбуз - да, да, да, клубника и голубика, и черника, уж Феликс расстарался для любимой женушки... Нет, черешня ограниченно... Боже, что это? Опять!!! Новая беременность? Надо будет поговорить с Фианой... И Сарой... Все же сегодня соберутся в годовщину свадьбы Люка и Минди, и дети будут резвиться от души... Вся куча мала детей...
Их накормят и уложат. И взрослые смогут, наконец, отдохнуть сами. Просто посидеть у костра. Недолго, правда. Завтра же с самого раннего утра все сначала. Зато вечером Иосиф возьмет гитару... И попоет от души. Она, Дина, да и вся их компания, все они могут до бесконечности слушать в его исполнении и даже подпевать любимые песни Дольского: и Богему, и Четыре Ангела, и Маму Марию, а потом песни самого Иосифа, хоть по мотивам Мастера и Маргариты, хоть кабаллистическую Поток Овна, хоть Товарища Вельзевула.
И степенно будет себе ползти под яркими звездами отчетливо прорисованного Калифорнийского неба дым от костра, разведенного русским офицером Яшкой Цыганниковым, сумевшим прекратить пить, правда, с помощью жены, друзей и брата по гитаре, Иосифа.
И Люк, с первыми криками близнецов потерявший, наконец, где-то в родилке всю свою вселенскую скорбь, вдруг возьмет и ни с того ни с сего, просто так, потому что ему хорошо, - наш голубоглазый Люк улыбнется.