Мишка пристроился на лавке в парке, разглядывая проходящие мимо парочки, катающихся на скейтах подростков и мамочек с колясками. Тяжко вздохнул, откидываясь на деревянную спинку скамейки и задирая блондинистую голову к небу. Вечерело. Позорненько хотелось завыть. Ну почему он такой непроходимый идиот? Ведь был у него уже опыт с таким же надменным типом еще в студенческие годы. Тот тоже быстро взял Мишку в оборот, узнав о нетрадиционной ориентации скромного паренька. Мурыжил Переступко почти год, то появляясь, то пропадая неделями. Крутил перед Мишкиным носом шашни с девчонками. Наивный студент все прощал, стоило горе-любовничку заявиться на пороге его квартиры с нелепыми, пьяными извинениями и признаниями. Вся эта канитель тогда знатно вытрепала Переступко и нервы и душу. Отходил долго и мучительно. Собирал себя по кусочкам. Может поэтому спустя годы испытал симпатию к безобидному, улыбчивому айтишнику. Тот не грозил ему новыми эмоциональными качелями. В глубине души Мишка понимал, что Стрельников никогда не ответил бы ему взаимностью, будучи до кончиков волос натуралом. Эти чувства были безопасными, и Переступко это устраивало. Пока та идиотская смска…
И снова те же грабли. Сколько раз нужно получить ими по сердцу, чтобы наконец дошло, что от таких, как Керчинский, нужно держаться подальше? Ну чего уж теперь? Теперь уже поздно. Мишка уже увяз в нем, как глупая муха в паутине. Был оплетен его взглядом и запахом. Тихим, чуть хрипловатым голосом. Горячими, сильными руками и постыдными, томными воспоминаниями.
Болезненно дернувшись, Переступко вынырнул из своих тягостных дум. С удивлением замечая, что уже окончательно стемнело. Народу стало меньше, а улицы украсились ночными огнями. Посидев еще какое-то время в парке, медленно потянулся в сторону дома, понуро опустив плечи.
На выходных валялся на кровати, тупо созерцая потолок под ненавязчивый шум из телевизора. Поднимался только справить естественную нужду и пожевать печенья, запивая холодным чаем.
На работе дни сливались в один монотонный, затягивающий омут. Переступко работал усердно, ни с кем более не общаясь на посторонние темы. Отвечал девчонкам сухо и сдержанно. Больше не шутил в свойственной ему манере, не проявлял прежнюю эмоциональность, что выделяла его среди других коллег его возраста. Он просто приходил, делал свою работу и уходил. Сидеть в парке стало теперь каждодневной традицией. Маленькой отдушиной перед возвращением в пустую квартиру, где был только он и раздирающие душу мысли.
Как-то раз, возвращаясь домой как обычно — пешком, Мишка шел по новому, более длинному маршруту. В наушниках играла любимая музыка, создавая иллюзию покоя. Пока Переступко шел, ему было легче.
Он как раз остановился на светофоре, глядя по сторонам, да так и замер, пригвожденный к асфальту очередным ударом. В дорогом ресторане напротив он заметил Керчинского. Начальник сидел за столиком у панорамного окна и потягивал вино из высокого бокала. Напротив сидела стройная, эффектная брюнетка с инстаграмным лицом. Пухлые алые губы растягивались в улыбке. Она слегка запрокидывала голову, весело смеясь, кокетливо поправляла бретельку на легком платье. Руслан улыбался ей, откинувшись на стуле. Он был расслаблен и открыт. Периодически стучал пальцами по столу, зачесывал пятерней непослушные темные волосы, открывая высокий лоб. Рядом, на столе, лежал букет белых роз. Девушка как бы невзначай опустила руку на середину стола. Керчинский тут же накрыл ее своей, слегка подавшись вперед. Мишка смотрел на это с каким-то отстраненным интересом. А в груди все сжималось и сжималось. Давило. Наваливалось. Дышать было больно. Весь мир вокруг словно замер. Остановился. Музыка в наушниках стихла. В глазах защипало.
— Урод! Глаза разуй! Какого хера?! Обдолбанный что ли?!
Переступко словно вынырнул из оцепенения. Пару раз моргнул, смахивая слезы, и осознал себя стоящим посреди проезжей части. Машины сигналили ему, водители орали матом, сообщая эротический маршрут дальнейшего Мишкиного следования. Прохожие удивленно на него косились. Бросив короткий, полный отчаяния взгляд на ресторан, парень наткнулся на напряженное начальственное лицо. Из-за поднятого шума все смотрели на блондина, как на ненормального, выпершегося на дорогу в разгар движения. Всхлипнув, Мишка развернулся на пятках и сбивчиво извиняясь, побежал обратно на тротуар. Дальше — за угол, и вниз по дороге, не замечая ничего и никого вокруг. Главное подальше оттуда, подальше от человека, что показал ему, каково это летать. И подняв в самую высь, безжалостно шваркнул о землю.
Ревел всю ночь.
Утром еле волочил ноги по коридорам. Оказавшись на рабочем месте, первым делом распечатал типовой договор. Вписав даты и обоснуй «по собственному желанию», размашисто расписался. Подошел к главбуху, сухо проинформировал, что отрабатывает последние две недели, и понес листок к кадровикам.
Вернулся.
Девчонки тут же накинулись с расспросами и уговорами. Переступко отмалчивался. Одна Галка Дымова, приподнявшись над столом, осадила коллег:
— Отстаньте от парня. Не видите, человеку плохо.
Мишка воззрился на нее с благодарностью. Даже стыдно стало, что когда-то пусть и случайно оплевал ее чаем.
Дальше работали в тишине.
Неделя пролетела быстро. Без новых приключений и потрясений. Переступко смирился, уживаясь с обосновавшейся внутри болью. Больно было все: дышать, думать, ходить, смотреть. Краски словно выцвели. Весь большой и яркий мир схлопнулся для бедного бухгалтера до одного единственного человека. Все вокруг на этом фоне казалось неважным и пустым, не стоящим внимания.
Парень знал, что его отпустит. Обязательно, нужно только время. Чтобы пережить, перетерпеть. Хотелось, чтобы как в книжках — раз и «прошло полгода». Но в жизни, к сожалению, такая функция отсутствовала. Приходилось проживать каждую гребаную секунду, испытывая весь спектр непередаваемых ощущений.
Заехавший навестить друга Вовка присвистнул, оглядев масштабы бедствия. И бардак в квартире, и раковину с немытой посудой, и осунувшееся серое Ступкино лицо.
— Миха, че за херня? — вопрошал Самбулов, — не ершись, рассказывай давай!
И Мишка рассказал. Умостившись на табуретке, прижавшись спиной к холодильнику и прикрыв глаза, изливал душу, обличая боль в слова. Говорил и говорил, не замечая, как слезы чертят мокрые дорожки по щекам, падают на серую футболку, застывают мокрыми стыдными пятнами.
— Мда, угораздило тебя однако, — выслушав друга, прикурил Вован, — мудак твой ебарь! Я могу чем-то помочь?
Переступко отрицательно мотнул головой.
— Сам обосрался, сам и подтираться буду, — мудро изрек блондин, вытирая слезы.
В тот вечер Самбулов целенаправленно напоил друга, до синих соплей. Залил тому зенки по самые бровки и уложил спать, устраиваясь рядом. Следил, чтобы тот хоть немного поспал. Он когда-то уже видел такое состояние у друга и знал, что ничем хорошим это не заканчивается.
Вовка честно не понимал, как один мужик может любить другого, для него такая любовь была как единороги, чем-то далеким и нереальным. Однако он искренне дорожил Мишкой, а потому принимал его таким, как он есть. И с его ориентацией, излишней чувствительностью и порой совсем неуместной добротой. Переступко готов был отдать для своих друзей все, снять последние трусы, лишь бы это могло чем-то помочь. Таких людей Самбулов встречал редко, а потому дорожил и старался соответствовать.
Дорабатывая последние деньки в ставшей родной организации, Мишка рыскал по интернету в поисках работы. Страдания страданиями, а жрать хочется всегда. Да и за квартиру платить, опять же.
Привычно листая рабочую почту, Мишка подчищал косяки, завязывал хвосты, доделывал отчеты. Когда увидел в личке письмо от «Керчинский Руслан Валерьевич» даже удивился, испытав стойкое ощущение дежавю.