Выбрать главу

А вот Поплавский, из «Флагов»:

После некоторого размышления решил вместо целого стихотворения (а есть прекрасные: «Сентиментальная демонология», «Черная мадонна» и др.) выписать Вам несколько отдельных «мотивов», ибо стихотворения обыкновенно довольно длинны — (7-10 четырехстиший), а лучшее часто в отдельных вспышках:

Черная мадонна

(все-таки целиком)

Синевели дни, сиреневели, Темные, прозрачные, пустые. На трамваях люди соловели, Наклоняли головы святые.
Головой счастливою качали. Спал асфальт, где полдень наследил. И казалось, в воздухе, с печали, Поминутно поезд отходил.
Загалдит народное гулянье. Фонари грошовые на нитках, И на бедной, выбитой поляне Умирать начнут кларнет и скрипка.
И еще раз, перед самым гробом, Издадут, родят волшебный звук. И заплачут музыканты в оба Черным пивом из вспотевших рук.
И тогда проедет безучастно, Разопрев и празднику не рада, Кавалерия в мундирах красных, Артиллерия назад с парада.
И услышит вдруг юнец надменный С необъятным клешем на штанах Счастья краткий выстрел, лет мгновенный, Лета красный месяц на волнах.
Вдруг возникнет на устах тромбона Визг шаров, крутящихся во мгле. Дико вскрикнет черная мадонна, Руки разметав в смертельном сне.
И сквозь жар ночной, священный, адный, Сквозь лиловый дым, где пел кларнет, Запорхает белый, беспощадный Снег, идущий миллионы лет.

* * *

Привиденье зари появилось над островом черным, Одинокий в тумане шептал голубые слова, Пел гудок у мостов с фиолетовой барки моторной, А в садах умирала рассветных часов синева.
На огромных канатах в бассейне заржавленный крейсер Умолял: «отпустите меня умереть в океане». Но речной пароходик, в дыму и пару, точно гейзер, Насмехался над ним и шаланды тащил на аркане.
А у старой палатки в вагоне на желтых колесах Акробат и танцовщица спали, обнявшись, на сене. Их отец великан в полосатой фуфайке матроса Мылся прямо на площади чистой, пустой и весенней.
Утром в городе новом гуляли красивые дети, Одинокий за ними следил улыбаясь в тумане. Будет цирк наш во флагах, и самый огромный на свете, Будет ездить, качаясь в зеленом вагон-ресторане.
И еще говорили, а звезды за ними следили, Так хотелось им с ними играть в акробатов в пыли, И грядущие годы к порогу зари подходили, И во сне улыбались грядущие зори земли.
Только вечер пришел. Одинокий заснул от печали, А огромный закат был предчувствием вечности полон. На бульваре красивые трубы в огнях зазвучали. И у старой палатки запел размалеванный клоун.
Высоко над домами летел дирижабль зари, Угасал и хладел синевеющий вечера воздух. В лучезарном трико облака голубые цари Безмятежно качались на тонких трапециях звездных.
Одинокий шептал: «завтра снова весна на земле, Будет снова мгновенно легко засыпать на рассвете». Завтра вечность поет: «не забудь умереть на заре, Из рассвета в закат перейти, как небесные дети».

Вот уже и места не осталось — как раз для отдельных отрывков. В следующий раз, если захотите…

6

Париж 18-5-56

Дорогой Владимир Федорович.

Наконец-то мне удалось найти здесь номера «Опытов» 3–5, в которых фигурирует Ваша поэма. Это потому, что я счел себя не в праве Вам отвечать, не перечитав Вашего текста. По этому же случаю перечитали «Гурилевские романсы».

Но хотя, по тону Вашего письма, слышно, что моя критика вызвала у Вас некоторую горечь, все-таки — и на этот раз, могу и буду Вам писать только то, что на самом деле думаю, с риском Вас еще сильнее обидеть, хотя, верьте, и — думаю, Вы это сам понимаете — ничего, кроме хороших чувств, к Вам не питаю.

К сожалению, у нас в зарубежной литературе господствуют кумовство, карьерные соображения и даже просто «нежелание обидеть», состоящее гл<авным> обр<азом> в том, что обижают только самых слабых, причем часто разносят их совсем несправедливо. А вот к какому-нибудь там алданову — только попробуй сунуться!

Не Вы один, верно, этого положения не одобряете — но вот, как трудно написать поэту о нем самом правду, даже пусть в частном письме!

Тем не менее, я лично решил так поступать раз навсегда — говорить и писать людям правду об их произведениях — или, вернее, то, что я на самом деле думаю, причем сам весьма допускаю со своей стороны возможность ошибки.

Весьма возможно, что я Вашу поэму не понял и не понимаю. Но относительная истина моего субъективного к ней подхода кажется мне более для Вас стоящей, чем неискренние похвалы или же осторожное высказывание, уклончиво взвешивающее каждый термин.

Со времени первого прочтения Вашей поэмы прошло достаточно много времени, для того чтобы я забыл, что именно я о ней Вам писал в прошлый раз. Так что то, что я Вам напишу теперь, основывается почти исключительно на вторичном чтении ее.

Вот вкратце мои впечатления: автор (т. е. Вы) очень литературен, хорошо, почти виртуозно владеет стихом. Поэма — шутка в стиле «Портрета» или «Сна Попова» А.К. Толстого, только невыгодно от них отличается отсутствием сжатости, сгущенности содержания; да и технически Вы тоже на много отстаете от А.К. Т<олстого>. Вы немного забываетесь, отдаваясь легкости Вашего стиха, и недостаточно концентрируетесь.

Под влиянием Вашего ответа я старался найти в Вашей поэме некий духовный смысл, который, м. б., вижу в двух вещах:

1. В том, что религия Вас не удовлетворяет

«Но все дороги к Богу Крапивой заросли…»

и след<ующая> строфа.

И еще:

«А что такое небо, Не так уж важно нам»

и т. д.

2. Ответ Лады — м. б., Ваше другое «оппозиционное» я, то, которое мне писало, что питает к религии некоторую симпатию, о том, что

вину людскую вкупе до капли получа, простит, но не искупит

(центрально с точки зрения мировоззренческой)

Верховная Печаль.

Вообще, не знаю, не потому ли, что я к религии «отношусь с симпатией», при этом втором чтении мне больше всего понравились строфы от «К тому же нету смысла…» до «Быть может, вспыхнул свет» и они даже показались мне негласным центром поэмы.