И все-таки природа важнее всего. Поставишь себе пеларгонию, смотришь… А потом директор срезает тебе премию или трамвай отрезает тебе ногу. А пеларгония существует. Ваше здоровье. Ты не здоров? Я тоже.
В детстве я не любил симфоническую музыку. Она меня смешила. Помнишь «Песенку бродяги»? Тогда должна была быть война с Литвой или что-то в этом роде. Санация. Все кончилось хорошо. «Эй, товарищ, больше жизни!» Я любил эстрадные песенки.
Теперь эти заплывы на Висле. Заплывы на Висле не такая простая вещь. Висла — королева наших рек. Двадцать метров в самом узком месте. Везде вода. Много воды. А посредине Ванда.
Панна Стася, пожалуйста, еще две.
История наша изобилует деталями. Например Грюнвальд. Человек знал, на что шел. Я лично хочу смородины. Меньше запада. Только много есть нельзя, будет тошнить.
Самое важное, чтобы все мы были здоровы. А я рассеянный. Как-то вошел в туалет и расстегнул воротничок. Жить надо уметь.
Возьмем хотя бы морские глубины. Плавают там медузы, угри, камбала. И наверно, хотят чего-нибудь выпить. Смотрят по сторонам, а выпить буквально нечего. Насколько же лучше наше положение. Ты не пьешь? Я тоже не пью.
Закуси сырком. Это прекрасный сырок, прекрасный, как Капри или Лувр. Не нравится Лувр? Мне тоже. Я испытываю к нему инстинктивное отвращение. И поэтому держусь от него подальше.
Кто знает, может, мы видимся в последний раз. Переезжаю в Величку. В Величке самые интересные в Европе соляные копи. Нужно чего-нибудь придерживаться. По вечерам буду смотреть на зарево огней над Краковом. Там не спят — подумаю про себя.
Верхом ездить не умею. Прекрасно езжу на трамвае. И все-таки со мной было происшествие. Глупость, не стоит вспоминать. Кто-то меня спросил: «Что, собственно, вам нужно?» — И я не смог ответить.
Панна Стася, две.
«Я не с соли и не с поля»… Боюсь зубной боли.
Искусство и жизнь. На эту тему можно было бы много говорить. Например, та́кса.
«Такса с дерева лает, удивляется людям, что никто знать не знает, где он счастье добудет». Это из Асныка. И так было.
Панна Стася, еще раз.
Я знал одного режиссера. Способный был. Поверишь ли, что у меня уже ревматизм? От воды. Стихии могут причинить нам много зла, при желании.
Очень люблю лесонасаждения. Каждый праздник леса — мой праздник. Лес — это здоровье и молоко.
Панна Стася — как можно полнее.
Я, братец, никогда не страдал. Вообще иногда вертится какой-нибудь шакал. Такому руки не подам. В сущности, мы можем радоваться, поскольку у нас есть чему. Лысеешь? Я тоже лысею.
«Все прошло, поредел мой волос. Конь издох, опустел наш двор». Это из Есенина. В этом что-то есть, как сказал некто, указывая на гроб, в котором лежал его отец.
Панна Стася…
Фон эпохи
Я поселился на улице, которая уже несколько десятилетий была одной из главных артерий города. Потолок в комнате был высокий, два окна в бельэтаже высокие и узкие, как бойницы, двери тоже чрезмерно длинные, а ручки грязно-желтые с украшениями. В комнате было серо, полумрак, так и не побежденный дневным светом, — в полдень он отступал немного к углам и к высокому потолку и бессовестно вылезал обратно сразу же после полудня. Окна показывали только ряд окон напротив, таких же подслеповатых, поскольку в их глубине царил такой же полумрак. Над подоконником плыли головные уборы прохожих, как будто где-то затонул город и теперь течение непрерывно несет оставшиеся на поверхности после утопленников дамские и мужские шляпы. Неумолчный шелест шагов, проникающий сквозь стены, тоже производил впечатление, невольно заставляющее думать о реке.
Однажды на поверхности течения я заметил шляпу, не похожую на другие — черный котелок. Котелок проплыл и исчез, а поток продолжал течь. Минуту спустя кто-то позвонил в дверь, я открыл и обнаружил котелок на голове старого господина, который вытирал ноги, хотя уже целую неделю была сушь и перед дверями коврика не было. Старик приподнял свой котелок и спросил, можно ли войти.
Войдя, он огляделся и, вынимая из кармана сложенную вдоль газету, сказал:
— Я принес решение.
— Какое?
Он протянул мне газету. Она была такого цвета, какой приобретают старые кости домино. Газета была напечатана старомодным шрифтом, буквы на тонких и высоких ножках, их основания и головки обозначены мелкими точками. Мне бросилась в глаза дата заметки: «6 июня 1906 года. За последнюю неделю в Баден-Бадене…»
— Ребус, — сказал он, видя, что я не понимаю, в чем дело.