Руки мелко тряслись, но унять это никак не получалось. Как бы не старалась, не могла подвигать хотя бы пальцем. Да я даже глаза открыть не могла!
Сглотнула вязкий ком в горле и откинулась назад, ощущая при этом только пустоту за спиной. Словно вот-вот вновь провалюсь в бездну, но в этот раз не смогу выбраться.
Пыталась хоть что-то вспомнить, но в голове оставалась лишь звенящая тишина, которая с каждой секундой становилась все ощутимей. Вместе с этим усиливался и звон в ушах. На секунду показалось, что я и вовсе просто оглохла, и теперь этот глухой звук будет сопровождать вечно.
Не знаю, сколько именно времени провела в этом состоянии. Каждый миг тянулся целую вечность, но в то же время не покидало ощущение, что прошло всего ничего. Находясь в этом коконе темноты, никак не могла приблизиться к реальности.
- Прошу вас, успокойтесь… - это стало первыми более ли менее внятными словами. Однако понять, кто их говорил так и не удалось. – Все нормально, просто девочке требуется отдых. Это всего лишь нервы…
- Да плевать я хотела на нервы! – а вот этот голос узнала бы даже на том свете. Грубый, высокий тон навечно врезался в памяти и после того, как вновь услышала его, перехотела хоть когда-то открывать глаза. – Она сможет продолжить выступление? Вы можете как-то поторопиться и привести ее в чувства? Осталось всего три человека, прежде чем все уедут!
Невольно сжалась от неприятного голоса и видимо, это и стало моей ошибкой.
- Ваша дочь, - мужчина сделал упор на первые слова, словно старался воззвать к кому-то. Однако реакции на это никакой не получил и продолжил более спокойно. – Уже пришла в чувства. А вот сможет она продолжить выступление или нет, лучше спрашивать непосредственно у нее. Моя работа выполнена, так что дальше разбирайтесь сами. Всего доброго!
Резкий хлопок, звук ударяющихся друг о друга скляночек, железа, и глухие шаги – все это забило последние гвозди в крышку гроба, который и так оставлял лишь небольшое отверстие для дыхания. Врач ушел, оставив меня наедине с матерью, которая как никогда показывала свою истинную натуру. Переживать о том, что дочь потеряла сознание? Нет! Намного важней же узнать, смогу ли заново сесть за инструмент!
- Яна! – чувствительность понемногу стала возвращаться, поэтому особенно сильно ощутила, как на плечах сжались сильные руки. Мать немного встряхнула меня, а после пальцами подняла свинцовые веки. – Быстрее вставай! Прослушивание совсем скоро закончится, а у тебя так хорошо все получалось! В этот раз точно есть все шансы на поступление. Только подумай, не единой ошибки в выступлении! Директор разрешила сыграть еще один раз, так что нужно поторопиться.
После каждой новой фразы сердце сжималось все сильнее, а на глазах появлялось все больше колючих слез. Было так сложно слушать все это, словно это в очередной раз подтверждало, для собственной матери я лишь инструмент к продвижению в обществе. Услышь сейчас хоть одно слово поддержки, забыла бы все прежние обиды. Я так хотела услышать хоть одно чертово слово поддержки, но она вновь говорила лишь о пианино. А ведь родственники всегда смеялись над тем, что мать говорила, что я – пианино, а пианино – это я. Но она на самом деле верила в это и пыталась внушить это и мне. Пыталась сделать меня неодушевленным предметом. Вот только я не такая! И тогда случилось то, чего мы обе ожидали меньше всего.
Я закричала так громко, как только могла. Легкие разрывались от не прекращаемого потока звука, который даже не пыталась контролировать. Просто выплескивала наружу все, что накопилось за это время: боль, обиду, разочарование, да даже страх. Все эти чувства нехотя покидали тело, оставляя после себя лишь пустоту. Словно внутри все выжигал сильный пожар, который не смогли вовремя потушить. Просто я очень сильно устала сдерживать все это внутри!
Меня шатало в разные стороны, и в один миг едва не свалилась со стула, на котором сидела все это время. Даже представить не могу, как удалось удержаться от падения, это произошло скорее на инстинктивном уровне, так как я все еще кричала, схватившись руками за ворот полурасстегнутой блузки. Перед глазами плясали черные пятна, которые с каждым новым вздохом становились все больше. Я не видела ни мать, ни голубых стен классной комнаты. Вновь ничего не видела, не слышала и не ощущала.
И тогда щеку обожгла острая боль, которая в одно мгновение прервала странный хрипящий звук, который вырывался изо рта. В неверии схватилась за пылающее лицо, а после того, как проморгалась, смогла увидеть абсолютно спокойную мать. Женщина уже стояла на ногах, а не сидела передо мной на коленях. Она привычным жестом сложила руки на груди и слегка сощурила глаза, с неким презрением наблюдая за заплаканной дочерью. Ну конечно, проявление истинных чувства – это же огромная слабость, которую она никогда себе не позволяла. И мне не позволяла.