На столе письмо белело, – потаенный гордый стон,Под жилетною подкладкой проскользнувший за кордон.Фея – вздор. Зачем датчанке прилетать в Passy ко мне?Я, отравленный посланьем, в старый Псков слетал во сне.
Соловьиное сердце
Памяти П. П. Потемкина
Соловьиное сердце – смешное и хрупкое чудо…Потолочная плесень вдруг вспыхнет восточным ковром,Ветер всхлипнет за вьюшкой, но в ветре – кто знает откуда? —Невидимка-органчик веселым звенит серебром.
Ты давно им владел – андерсеновским старым секретом…Каждый грязный кирпич освещая бенгальским огнем,Был ты в каждом движенье беспечным и вольным поэтомИ не сделал Пегаса своим водовозным конем.
От обломовских будней, пронизанных питерским гноем,Уходил ты на волю сквозь створки волшебных дверей:Полотер ярославский был русским твоим Антиноем,И лукавый твой сад был шаров разноцветных пестрей.
Так запомнился крепко рисунок твой сочный и четкий:И румянец герани и толстый ворчун-голубок…Нахлобучивши шляпу, смотрел ты с усмешкою кроткой,Насмотрелся и создал лирический русский лубок.
Муза в ситцевом платье была вне парнасских канонов,Не звезда ль Беранже излучала повторно свой свет?Но не понял никто из журнальных маститых Катонов,Что беспечно прошел мимо нас настоящий поэт.
А потом… а потом и без слов нам все это известно.Рев войны, кумачовый пожар… Где былая, родная герань?Дом сгорел… На чужбине пустынно, и жутко, и тесно,И усталый поэт, как в ярмо запряженная лань.
Надорвался и сгинул. Кричат биржевые таблицы…Гул моторов… Рекламы… Как краток был светлый порыв!Так порой, если отдыха нет, перёлетные птицыГибнут в море, усталые крылья бессильно сложив.
«…Тургеневские девушки в могиле…»
Тургеневские девушки в могиле,Ромео и Джульетта – сладкий бред…Легенды и подкрашенные были, —Что нам скрывать – давно простыл их след!
Мир фактов лют: в коннозаводстве красномАборты, сифилис, разгул и детский блуд,Статистикой подсчитаны бесстрастной,Давно вошли в марксистский их уют…
С их хлевом не сравним мы заграницу:Вуаль здесь гуще, сдержаннее жест —А впрочем, друг, переверни страницуИ посмотри внимательно окрест…
Из цикла «Эмигрантский уезд»
Парижское житие
В мансарде у самых небес,Где с крыши в глухое окошкоКосится бездомная кошка,Где кровля свергает отвес, —
Жил беженец, русский ботаник, Идейный аскет,
По облику – вяземский пряник,По прошлому – левый кадет.
Направо стоял рундучокСо старым гербарием в дырках,Налево, на двух растопырках,Уютно лежал тюфячок.
Зимою в Париже прохладно, Но все ж в уголке
Пристроился прочно и ладноЭмалевый душ на крючке.
Вставал он, как зяблик, легко,Брал душ и, румяный от стужи,Подмахивал веничком лужи,На лестнице пил молоко
И мчался одним перегоном На съемку в Сен-Клу
Играть скрипача под вагономИ лорда на светском балу.
К пяти подымался к себе,Закат разливался так вяло…Но бодрое солнце играло,И голубь сидел на трубе…
Поест, к фисгармонии сядет И детским альтом
Затянет о рейнской наяде,Сидящей на камне крутом.
Не раз появлялся вверхуПират фильмовой и коллега:Нос брюквой, усы печенега,Пальто на стрекозьем меху.
Под мышкой крутая гитара, В глазах тишина…
Нацедит в молочник винаИ трубкой затянется яро.
Споют украинский дуэт:Ботаник мечтательно стонет,Пират, спотыкаясь, трезвонитИ басом октавит в жилет…
А прачка за тонкой стеною Мелодии в лад