— Ничего, что ты утаила свою болезнь от лучшей подруги? — окатил я её холодной водой, понимая, что, скорее всего, это тотчас же смоет краски положительных эмоций, игравших в душе моей спутницы.
Я не имел склонности обижать намеренно. Мне действительно искренне хотелось разобраться, почему она проводит немногие оставшиеся дни со мной. Казалось бы, последние часы жизни разумней разделить с тем, кому она гораздо дороже. Редкое для меня проявление заботы и сочувствия.
— Ничего-ничего! Она слишком чувствительная. Если ей сказать, она будет плакать при каждой нашей встрече. Как тогда веселиться? Ради собственного спокойствия я решила молчать до последнего.
Она словно отразила вылитую на неё холодную воду усилием воли — с таким настроением и такими словами. Этого хватило, чтобы заставить меня умолкнуть.
Но её воля пробудила сомнения, со вчерашнего дня таившиеся в глубине души, и я решил, что один-единственный вопрос я обязан задать.
— Скажи…
— М? Что?
— Ты правда умираешь?
Лицо Сакуры на секунду застыло. «Лучше бы не спрашивал», — заметив это, опомнился я, но проникнуться сожалением не успел: она вновь отдалась стремительному вихрю чувств.
Сперва улыбка, затем — смущение, кривая усмешка, злость, печаль, снова смущение, и, наконец, глядя мне прямо в глаза, она засмеялась и ответила:
— Умираю.
— Ясно…
Моргая чаще обычного, она улыбнулась ещё шире.
— Я ещё несколько лет назад узнала, что умру. Сейчас — за счёт достижений медицины, наверное? — болезнь почти никак не проявляется внешне, и мне продлили жизнь. Но я всё равно умру. Неизвестно, протяну ли ещё год. Так мне сказали.
Я не хотел об этом знать и не хотел этого слышать, но её голос беспрепятственно долетал до моих барабанных перепонок.
— Я никому не говорю об этом, кроме тебя, [мой друг]. Ты, наверное, единственный человек, кто привносит в мою жизнь правду и обыденность. От врачей я получаю только правду. Семья излишне ревностно откликается на каждое моё слово, отчаянно пытаясь облегчить моё существование. Друзья, узнав, наверняка поступят так же. И только ты, зная правду, ведёшь себя со мной как обычно. Поэтому мне с тобой весело.
У меня заболело сердце, словно его изнутри укололи иглой. Я знал, что не даю ей ничего из перечисленного. Если предположить — только предположить, — будто она что-то от меня получает, то, боюсь, это помощь в побеге от реальности.
— Как я уже вчера говорил, ты обо мне слишком высокого мнения.
— Ты лучше скажи: нас можно принять за влюблённую парочку?
— А почему ты интересуешься?
— Да так!
Наколов на вилку кусок шоколадного торта, она с аппетитом запихнула его в рот. Ничто не выдавало в ней человека при смерти.
Тут до меня дошло.
Никто из людей не выглядит так, будто когда-нибудь умрёт. Вчера были живы и я, и жертва убийцы, и Сакура. Никто не вёл себя как умирающий. Так что, вполне возможно, ценность сегодняшнего дня одинакова для всех.
Я задумался, а она, словно предостерегая меня, сказала:
— Не хмурься так. Ты тоже однажды умрёшь. Увидимся на небесах.
— И то верно…
Моё сентиментальное отношение к тому, что она жива, — лишь раздутое самомнение. Порождение высокомерной убеждённости, что я непременно проживу дольше неё.
— Так что давай, приумножай добродетель, как я.
— Хорошо. Умрёшь — стану правоверным буддистом.
— И запрещаю тебе подкатывать к другим женщинам после моей кончины!
— Прости, но мы встречаемся без обязательств.
— Ха-ха-ха! — засмеялась она своим обычным раскатистым смехом.
Мы доверху набили животы угощениями. Расплатились каждый за себя, вышли на улицу и решили, что на сегодня пора закругляться. От школы до «Десертного рая» пешком было далековато, лучше бы мы поехали на велосипедах, но Сакура пожалела времени и усилий на то, чтобы заходить за ними домой, и мы отправились в кафе как были, в школьной форме.
Обратно мы скорым шагом шли по тротуару вдоль шоссе, освещённые лучами солнца, миновавшего зенит.
— Хорошо, когда тепло! Для меня, наверное, это лето последнее, надо оторваться на всю катушку. Что будем делать в следующий раз? Что первое приходит на ум, когда ты представляешь себе лето?
— Арбузный фруктовый лёд.
Она засмеялась. Похоже, она всегда смеётся.
— А если не арбузный лёд? — Смешок. — Что-нибудь ещё? — Смешок.
— Ледяная стружка с сиропом.