Красавкин любил иногда выпить и, нужно отдать ему справедливость, был в состоянии пить много, обладая и в этом случае счастливой, богатырской натурой.
Отведавши драгоценной шипучки, Егор Гаврилович расчувствовался еще более и стал откровеннее.
— А знаете, Владимир Иванович, — говорил он, — но только пускай это останется между нами, — за нашей вдовушкой-помещицей водится одна странность, и странность, можно сказать, очень загадочная и даже этак таинственная.
— Что же это такое? — насторожился Красавкин.
— Да видите ли, я вам уже говорил, что Юлия Павловна часто ходит на могилу мужа, ну-с, и знаете, в какое время она больше туда ходит?
— В какое же?
— По ночам-с.
— Гм… с кем же это она ходит туда? — ухмыльнулся Красавкин.
— То-то и есть что — одна-одинешенька, в глухую полночь, и просиживает там но несколько часов. А вы не видали здешнего погоста? Место это совершенно пустынное, позади церкви.
— Однако, что же она там делает по стольку времени?
— Да, во первых, ну этак поплачет немного, как водится, а потом, изволите ли видеть, разговаривает. Да-с, именно, разговаривает.
— Но ведь вы сами же говорили, что она туда ходит одна. Так, следовательно, что же, она сама с собой разговаривает, что ли?
— Ну, нет-с, по способу ее разговора, на это совсем не похоже.
— Тогда я ровно ничего тут не понимаю! — пожал плечами Красавкин и тут же спохватился: — А! впрочем, кажется, догадываюсь: значит, туда является еще некто — другой дорожкой, на свидание с ней?..
Егор Гаврилович выразительно замотал головой.
— Могу вас уверить, что ничего подобного!..
— Так, попросту, она психопатка?
— На это я вам опять-таки возражу: я почти каждое утро бываю у нее — ну, как бы сказать, с докладом, что ли, о состоянии больных — и с полной уверенностью могу утверждать вам, что более нормальной и здравомыслящей женщины не может и быть.
Владимир Иванович с скептической усмешкой опять пожал плечами.
— В таком случае повторяю, что все это совершенно непонятно. С кем же это она, по-вашему, ведет там разговоры?
— А вот тут-то и загадка! — таинственно подчеркнул Егор Гаврилович.
И затем он рассказал, что не далее, как с неделю тому назад, он сам собственными ушами слышал у ограды погоста в первом часу ночи этот странный разговор Юрасовой; причем вполне убедился, что Юлия Павловна была тогда на могиле мужа одна.
На вопрос Красавкина, почему способ ее разговора Егор Гаврилович нашел не похожим на то, чтобы она разговаривала сама с собой, — фельдшер объяснил:
— Да, видите ли, ее разговор тут был точь-в-точь такой же, как говорят в телефон: она так же, например, громко произносила вопросы, на которые не иначе, что получала чьи-то ответы, слышные только ей, так как речь ее была все-таки последовательной, и она в свою очередь отвечала на чьи-то вопросы.
— А не припомните ли вы даже что-нибудь из ее слов, что она тогда говорила? Это было бы еще интереснее! — с явной уже иронией подтрунил Красавкин.
— Да вот, если хотите, я хорошо помню, — задумчиво произнес Егор Гаврилович, — она тогда несколько раз упоминала «28 декабря»… и, далее, как я понял, она ждала в это число кого-то увидеть… Кстати, как раз это сегодняшнее число…
Слова эти точно обожгли Владимира Ивановича: он вздрогнул и отшатнулся. Пред глазами его с особенной ясностью на мгновение появилась призрачная доска с надписью и с тем же числом внизу: «28 декабря»…
— Да, это… это слишком странно! — вырвался из уст его чрезвычайно изумленный возглас.
Фельдшер взглянул на гостя с не меньшим удивлением:
— Что это вас так поразило?
— Да это я… тут мне показ… я хотел… — растерянно забормотал Красавкин и, чтобы замаскировать дальнейшее смущение, он порывисто налил полный стакан рома, залпом выпил его и вслед за тем, налив снова уже два стакана, настойчиво стал угощать Егора Гавриловича последовать его примеру.
Как ни отбарахтывался от такой солидной порции хозяин, но, в конце концов, уступил-таки желанию гостя и осушил весь стакан до дна.
Через полчаса Егор Гаврилович захрапел на диване мертвецки-пьяным сном.
Красавкин же продолжал оставаться твердым на ногах. У него только в голове шумело. Но зато он чувствовал большую бодрость и беспечность духа.
— Вдумываться и доискиваться знаменования какого- то химерического бреда… этого только недоставало! — брезгливо соображал он, накидывая на плечи легкую, дорогую шубу. — Нет-с, уж это мы предоставим женщинам и слабым натурам, а сами воспользуемся лучше прохладой и свежестью ночной…