И этот дикий смех его, с дребезжанием прозвучав над мраморной гробницей каким-то глухим эхом, отозвался, казалось, откуда-то из под земли…
И Красавкин, как безумный, выбежал из склепа.
Николай Давыдов
ТАРАНТАС-ПРИЗРАК
У Бавиных в этот вторник было очень оживленно за ужином. И хозяин и гости декламировали по очереди шуточные, малоизвестные стихотворения в жанре Кузьмы Пруткова, рассказывались веселые анекдоты и целые сцены.
Наконец очередь дошла до музыки и при звуках фортепиано, за которое сел кто-то из присутствующих, замолк шум разговоров. Григ, Шопен и Чайковский настроили общество несколько на иной лад и, особенно в женской его половине, зародился запрос на что-либо более серьезное, чем смешные рассказы и сцены, даже запрос на мистическое.
Сначала дело это не налаживалось и никто не брал на себя обязанность серьезного рассказчика; гости стали уже посматривать на часы, но положение неожиданно спас малознакомый обществу молодой человек, из судейских, временно гостивший в Москве провинциал, — Петр Петрович Граблин.
Он объявил, что передаст событие, недавно им пережитое и очень странное, пожалуй, даже фантастическое.
— Рассказ мой, — начал свое повествование Граблин, — связан со смертью моей тетки, скончавшейся недавно в небольшом своем имении, скорее хуторе, «Дубравке», расположенном в десяти верстах от станции С.-В. железной дороги. Тетушка моя — Аделаида Сергеевна Хижина, вдова генерала, бездетная, уже за пятьдесят лет, жила за последние годы в «Дубравке», где имелся небольшой деревянный господский дом с хозяйственными постройками и флигелем; в последнем ютились на положении «богаделок» несколько старушек, жалких, забитых жизнью, бездомных, подобранных где-то Аделаидой Сергеевной, отличавшейся редкой добротой.
Скончалась Аделаида Сергеевна внезапно, по-видимому, от кровоизлияния в мозг; она была дама полная и вела образ жизни сидячий. Случилось это поздней осенью, в октябре, и в это время у нее, кроме постоянных ее сожительниц-старушек, гостили только две младшие ее внучки, мои кузины, совсем молоденькие барышни. Они так растерялись от неожиданного несчастия, что не знали, что им предпринять и кого уведомить, и уже одна из старушек догадалась послать мне в Т., где я живу с сестрой, телеграмму.
Мы с сестрой тотчас же собрались и выехали в имение тетушки в тот же день с вечерним поездом; в первом часу ночи мы были уже на нужной нам станции. Оттуда до хутора всего десять верст по шоссе и потом в сторону с полверсты.
Ночь была, как оно и полагается осенью, темная, — зги Божьей не было видно; дул холодный, порывистый ветер, нанося низкие, густые тучи, тотчас же выливавшиеся дождем на мокрую, грязную и без того землю. Мы наняли одного из стоявших на станционном дворе извозчиков парочкой в коляске, то есть, в сущности, в пролетке, и двинулись в путь, не желая ночевать на неприглядной станции, грязной, полутемной, вонявшей накоптившими керосиновыми лампами, в обществе нескольких серых, сумрачных фигур, валявшихся или дремавших, сидя на лавках. Как только мы вышли на крыльцо станции, нас охватило ветром и в лицо брызнуло дождем; пришлось поднять верх пролетки и натянуть на ноги дырявый, давно не отстегивавшийся, заскорузлый кожаный фартук. Скоро по верху и по фартуку застучал крупный дождь, и как мы ни укрывались от усилившегося, казалось, резкого ветра, прижимаясь к задку пролетки, он проникал к нам со всех сторон, обдавая холодными брызгами. Вообще, нам чувствовалось очень скверно и полная темнота достаточно-таки смущала нас. Беловато-серую линию шоссе можно было, впрочем, кое- как разглядеть на остальном, уже безусловно черном фоне, а извозчик наш, знавший, конечно, наизусть каждый толчок на этой дороге, и совсем не унывал, поддерживая тем в нас некоторую бодрость, и подгонял лошадей, весело покрикивая, словно бы ехал днем.
По дороге до Дубравки всего одно жилье — постоялый двор, стоящий на восьмой версте от станции; а как раз у девятого верстового столба съезд с шоссе направо, через канаву по мостику, и идет грунтовая, обсаженная ветлами и обкопанная канавой, дорога до усадьбы тетушки. Других свертков с шоссе до этой дороги нет, а первое селение — Иванищево — находится в версте за поворотом на хутор. Прямая дорожка, ведущая в Дубравку, не идет никуда дальше и с нее нет ни одного бокового съезда.