Он догадывался, в чем тут дело. Догадывался, но боялся только ночью. Днем Бог все видел, днем он в безопасности – по крайней мере, так он думал. Ночью Бог словно отворачивается в другую сторону. А может, это не Бог отворачивается, а просто ночью молитвы слабее, потому что говорят их тихо, лишь бы никого не разбудить, подумал он.
Шарик, возможно, станет путаться под ногами, когда придется предстать пред Альфой и Омегой и расплатиться за все. Пусть так. Шарик это заслужил. Был
хорошим. Он помнил, как нашел Шарика привязанным проволокой к дереву, оголодавшим, на всех лающим. Этот лай остался с ним. Как можно было сделать такое с животным?
Он сидел в исповедальне, но хотел как можно быстрее выйти, уже радовался, что скоро облегчит спину, та страшно болела из-за сидения на деревянной лавке. Радовался недолго, потому что вдруг услышал несмелое шуршание и постукивание. Знал эти звуки прекрасно. Медленные, разделенные долгими паузами. Это постукивание и шуршание людей, которые отвыкли, которые боятся, которые не могут вспомнить, когда в последний раз исповедовались в грехах.
Эти люди его нервировали. Не потому что не ходили на исповедь и не потому что наконец пришли на нее – но из-за того, что устраивали все это представление. Человек виновный должен быть силен в своей вине. Решителен в своем раскаянье за грехи. Люди зря путают раскаянье с робостью, подумал он.
Из-за решетки до него донеслись запахи – масло, парфюмерия, сигареты, земля. Он не знал, кто по ту сторону. У этого кого-то на голове был капюшон: заметил, когда человек чуть повернул голову. Под капюшоном он увидел глаза, маленькие и раскосые. Еще недавно эти глаза, сверкающие удовольствием, плавали среди налитых жиром щек. В горле у него возникло что-то холодное. Быстро сглотнул.
– Говори, сыне, – сказал.
Но сей сын ничего ему не ответил, а холода в глотке становилось все больше. Он мог открыть исповедальню и выйти. Но тогда бы этот человек в капюшоне мог быстро до него добраться и потом сбежать через боковой вход.
Никто бы и не заметил. Церковь была пустой. А его бы нашли утром.
– Говори, сыне, – повторил.
Мог лишь громко молиться.
– Прошу вас, меня ищут, – сказал тот.
Только теперь он его узнал, почувствовал, как колотится сердце.
– Мацюсь. Что ты тут делаешь? Где ты был?
Тот не ответил. Кроме земли, одеколона, сигарет чувствовался еще пот, резкий запах страха. Мацюсь не был плохим человеком. Был потерянным, блудливым и пустым, быстро пускал в ход кулаки, даже против женщин. Но у Бога всегда вдоволь милосердия.
– Меня найдут, – сказал мужчина через миг. – Найдут меня.
– Кто тебя найдет? – спросил он.
– Они всех найдут, – сказал Мацюсь.
Эта туча собирается надо всем Зыборком, подумал он вдруг. Туча страха. Он согрешил, молился только о себе. Нужно молиться обо всем городе. Обо всей этой земле.
– Кто тебя найдет? Ты задолжал кому-то? У тебя ведь есть деньги. Успокойся, сыне.
– Ты знаешь, что мы сделали. Что мы натворили. Ксендз знает, – ответил Мацюсь.
– Знаю, – ответил он согласно с истиной.
– Вот именно. Хватит и того, что вы знаете, – сказал Мацюсь.
Но ксендз не отвечает за чужие дела, подумал он. Передает их Господу. Направляет их наверх.
– Ты хочешь исповедаться?
– Что мне это даст? – фыркнул Мацюсь. Часто так фыркал. В фырканье этом укрывалось его отчаянье.
– Спокойствие души, – ответил он.
– А у вас, ксендз, спокойно на душе? – спросил тот.
Он не ответил.
– Хорошо, что у вас на душе спокойно, потому что они придут за вами, – сказал он и принялся кашлять.
– Кто? – спросил он, и это был искренний вопрос. Потому что он догадался, о чем речь, но не понимал – кто именно. Теперь холод охватил все тело, особенно суставы. Болела спина, словно кто-то избил его палкой. – Кто? – повторил он вопрос, но за решеткой уже не было капюшона и запахов, были только тихие шаги, удалялись, а потом – скрипнула открытая дверь.
А может, Ты просто желаешь, Боже, чтобы так и было, подумал он. Может, таковы Твои планы. Может, нет смысла просить Тебя в молитве, чтобы Ты сдержал свою волю.
Может, нужно Тебе доверять, даже если доверие – болезненно.
– Кто? – повторил он еще раз, тихо, сам себе.
Вынул телефон из кармана. Включил его впервые со вчерашнего вечера. Нужно позвонить маляру. Но через миг он уже и не думал о маляре.
Таковы Твои планы, Господи, думал он, всматриваясь в падающий на экран дождь известий и сигналов о непринятых звонках. Все были от жены брата.