Тея даже умудрилась полюбить местную речку Камо с ее кирпичными берегами и прозрачной чистой водой, извилисто петляющую между огромными особняками и довольно ветхими лачугами. Но неумолимый Холод снова вынес суровый приговор, обозвав «ручеек чистой воды» местной канализацией.
Устав от его подколов, Тея несколько раз сама уезжала в город. Ей очень понравился старинный квартал Хигасияма с целыми клумбами в цветастом кимоно посреди не очень холодной японской зимы. Там она была приятно удивлена, обнаружив знакомый ей «Старбакс» с настоящим американским кофе и настоящими японскими столами, за которыми сидеть надо было на корточках.
Несмотря на время года, в Киото повсюду росли цветы, но Тея ни разу не увидела мужчину с букетом. Она долго не решалась спросить об этом Холода, поэтому решила выяснить этот вопрос у соседа. Тот посмотрел на Тею и невозмутимо ответил: «Если мужчина пришел к женщине с цветами, то значит потом он идет на похороны». Так она поняла, что в Японии не дарят цветы, а просто ими любуются.
Но тем не менее, побывав у соседа в гостях на ужине, Тея была приятно удивлена, когда хозяин дома прочитал стихотворение, написанное его дальним родственником в двадцатых годах прошлого века:
«Познав полет на звездном небе,
И глубину морскую океана,
Ты понимаешь, что при лунном свете
Любовь появится нежданно…»
– Вот видишь, – расчесывая перед зеркалом волосы, Тея посмотрела на отражение Холода, который курил в окно, – это все мифы о жестокости японцев. Мне кажется, я даже начала их понимать. Вот эти вот самураи, якудза, оружие – это только все внешняя оболочка. Так же, как и пренебрежительное отношение к женщинам… Все это не так. Они ранимые люди. Внешняя толстокожесть – это напускное, как защитная реакция. Вот скажи, – она повернулась к Холоду, – лишенный чувства прекрасного, мог написать такое? – она продолжила стихотворение, –
«…чтобы изведать, испытать
Сердец влюбленное сплетенье,
Встречать, прощать и провожать,
Познав вселенское прощенье…», -
она снова взглянула на Холода, – вот разве мог бы написать такое человек, который не знает, что такое любовь? Он боготворит это чувство. Мне кажется, мы, европейцы, упрощаем Японию, рисуя их странными людьми и даже извращенцами.
– Ну если не учитывать имя того, кто это написал, – Холод улыбнулся, – то, в принципе ты права.
– А кто это написал? – она удивленно подняла брови.
– Самурай Мукаи, активный участник китайской резни в Нанкине, во время которой было убито более трехсот тысяч человек, сто пять из которых лично зарубил этот великий поэт. Озверевшие японцы руководствовались тремя правилами – жги, грабь и убивай. Они насиловали женщин, закалывали людей штыками, вырывали сердца из груди, не сделав при этом ни одного выстрела. Перед смертью у изнасилованных ими женщин, они вырезали глаза, – он повернулся в Тее, – не идеализируй. Любовь и жестокость живут в этих людях вместе. Японию невозможно понять, – он покачал головой, – ее можно только принять такой, какая она есть. В ней лучше остаться туристом, который наслаждается мимолетной красотой, особо не вникая в подробности.
– Как же они с этим живут? – Тея тяжело вздохнула.
– А в Японии не принято говорить о плохом, и о том, что было. Они вспоминают только о том, что осталось, – Холод подошел к столу, взял бутылку вина и разлил его по бокалам.
Тея взяла свой бокал и уселась на узкий подоконник:
– Да, теперь я начинаю понимать, почему твои сны больше похожи на боевики-сериалы. Не знаю, что с тобой тут произошло, – Тея сделала глоток, – но теперь мне кажется, что эта страна поселилась где-то внутри тебя, вернее та ее часть, которая хочет жить в мире, но уже не может жить без войны. Ты же тоже видишь эту красоту, но почему-то не хочешь о ней говорить.
– Может просто я знаю о Японии то, чего не знаешь ты, – Холод стукнул своим бокалом о ее и отхлебнул терпкое сливовое вино, – мне бы самому хотелось это узнать. Пока сны – это серии, вырванные откуда-то из середины, в которых есть герой, но нет начала, а поэтому чем это закончится понять слишком сложно. Остается ждать.