– А ты думал о Вове тогда, на даче, – Доцент посмотрел на Холода, – он ведь был твоим другом.
– А я в отличие от тебя хорошим никогда не прикидывался, – рука Холода сомкнулась вокруг тонкой шеи Доцента, – я в Мать Терезу, спасающую мир, не играл. Пока вы там считали и рассчитывали, я там себя гробил!
– А сколько ты народу угробил, гробя себя, – Доцент отдернул руку Холода от своей шеи, – тебе напомнить? Василичи твои, их семьи. Ты даже не думал, когда нажимал на курок. Не ты ли сам орал, что ты бойцовый пес? Не ты ли упивался своей вседозволенностью, помноженной на силу? И расскажи мне, что время такое было, и ты защищался. Ты лучше меня знаешь, что лучшая защита – это нападение. Да! Иногда ты проявлял милосердие. Ты спас Сивого, ты пощадил Владлена. А ты спросил у них – они хотели такой пощады? Ты на секунду подумал, что они шли к своему краю, а ты к своему.
– А ты об этом думал? – сверкнул глазами Холод, – вы вообще о чем-то думали, когда на развалинах этой страны строили свои планы? Может я и преступник, но вы реально хотели иметь карманного братка, который будет у вас на побегушках? Или у вас уже есть такие? Твой же «Триумвират» – это хозяева мира. Залупа у вас треснет! Мы люди. Ничем не лучше и не хуже вас! Вы, блядь, вселенской справедливости. А мы тупо хотим жить! Вы об этом задумывались? Здесь только Бог может предполагать и располагать. А не твой сраный «Триумвират»!
– Он не только мой, он уже и твой, Холод. Хочешь ты этого или нет, но это так, – спокойно ответил Доцент, – ты можешь меня прямо здесь пристрелить. Размозжить мне голову, как ты умеешь это делать. Ведь ты сильнее меня. А мир принадлежит сильным. Возможно сейчас ты сильнее всего «Триумвирата», и мы тебе не указ. Но есть то, что будет тебя заставлять это делать всегда.
– И что же это? – Холод продолжал злиться.
– Твой сын, – Доцент посмотрел ему в глаза, – разве ты хочешь. Чтобы он жил в таком мире? Вспомни Зимина и его друзей. Месть порождает месть. Кровь порождает кровь. Умножь это на безумное желание разбогатеть и…
– Вот блядь давай сюда еще Иисуса и его страдания приплетем! – Холод стукнул по рулю, – мой сын никогда не соприкоснется с этим миром! Я все для этого сделаю. Любого буду грызть, кто только попробует…
– Вот видишь, – кивнул Доцент, – «грызть любого». А слабо загрызть себя? Слабо просто избавить своего ребенка от того, кто создал этот мир?
– От тебя что ли? – Холод рассмеялся Доценту в лицо.
– Нет, – тот покачал головой, – я ответная реакция на все твои действия. Не было бы тебя – не было бы меня. Бандиты появились раньше, чем Иисус, – он усмехнулся, – и Робин гудами они не были. Тебя же, как и всех. Интересовали власть и деньги. До того, как ты оказался у этой черной бездны. Не я тебя туда толкал. Ты сам дошел. А сейчас наступил момент – либо упасть вниз и разбиться, либо прыгнуть и узнать, что там наверху. Решать тебе. И еще, Холод, можешь считать меня кем угодно. Но вспомни Лондон. Я не играл. Я был одним из вас. Я не просто отдавал вам чужие приказы. У меня нет детей. Потому что в отличие от тебя, я боюсь того момента, когда у меня родится ребенок. Вернее, боялся. А сейчас стал задумываться. Я же тебя и таких, как ты, самым большим злом считал и боролся с вами.
– И что так? Передумал? – Холод скривил лицо.
– Нет, – ответил Доцент, – просто понял кое-что. Может этот мир и несовершенный. Но это все-таки мир. И очень не хотелось бы, чтобы он скатился в пропасть. Мне давно стало плевать на «Триумвират».
– И насколько давно? – Холод перестал улыбаться.
– Когда я познакомился с вами, – Доцент грустно усмехнулся, – вначале я вам завидовал, что вы не такие. Я видел, как Вовка идет за тобой, даже получив пулю. Я видел. Как ты простил Владлена, который фактически убил тебя. И при этом я понимал. Что вы все преступники. И тут меня, – он тяжело выдохнул, – осенило. Что такое преступление? Это преступить черту. А вот какую? И где та черта, которую нам приходится переступать ради тех, кем ты дорожишь? Э