– А кто, кроме меня сюда прийти может? Особенно, когда дом наш испоганили. Не… Зря они так, – Иуда поднял алюминиевую кружку с холодной, очень отдаленно похожей на чай, сырой водой, – аукнуться может. Пойдем после завтрака с нашими потолкуем.
Иуда собрал своих людей в умывальнике. Он оглядел напуганных, затравленных людей в потертых ватниках.
– Как же так вышло-то, Чича? Ты же вроде воровской идеи? Как ты «красным» здесь так голову поднять дал? – Иуда посмотрел на невысокого небритого зэка в ушанке, из которой торчала вата.
– А они меня спросили? Я вон неделю назад сказал, что на работу не выйду – рука болит, на больничку надо сходить. А он – брешешь, падла! Дай, говорит, руку. И пальцы мне сломал. А теперь, говорит, иди. Только не в больничку, а на промзону, если досидеть спокойно хочешь, а то тебе в миг пресс-хату с голубками организуем, – он показал Иуде перемотанную грязными бинтами руку, – не чтут они здесь воровское, потому что больше их, и сила у них. Главного Лом зовут. Штангист бывший. Вот он сучара!
– Про меня что ли базаришь, урло синее? – в умывальник вошел огромный амбал в синей под цвет тюремной роб олимпийке и норковой шапке, – чё, блять, тут за совещание устроили? Пиздуем отсюда в «жилку» койки равнять и пол облизывать. Кум сказал, что проверка будет. Чё, блять, оглохли что ли?
– Ты, мил человек, так не разговаривай с людьми, – к нему повернулся Иуда, – всяк в жизни по разному бывает.
– Ты что ли вор, который только с этапа пришел? – Лом сплюнул в раковину, – так вот запомни, дядя, тут у тебя по-черному. По пиковому не выйдет. Хочешь жить – живи, как все. Без понятий своих. Не по вашему, «людскому», а по-нашему. По-человечьи.
– так я, мил человек, по вашему не умею, – иуда развел руками, – и они не умеют. Как же по-сучьему-то жить можно, да, братва? – Иуда посмотрел на своих людей, которые прижались к стене, готовые в любой момент отразить нападение людей Лома, которые стали входить в умывальник.
– По-сучьи, говоришь, дедуля? Расскажи мне еще, что тюрьма – это дом. Тюрьма – это клетка, из которой я на свободу выйду и дальше буду жить, как жил. Да и здесь я хочу так же жить, А такие, как ты, мне мешают. Приходят, смуту сеют, порядки свои качают. Нравится тебе в тюрьме сдохнуть – сдохни. А я на свободу хочу.
– На свободу, говоришь? А как же ты людям в глаза смотреть будешь? Ты же своих братьев сидельцев понуждаешь и за людей не считаешь? – посмотрел на него Иуда.
– Давай, дед, завязывай со своими сказками воровскими, – рядом с Ломом возник длинный худой парень, – складно вы, воры, говорите, как книжки. Только нам такая литература не по нраву. Вдоволь я ее начитался, – парень достал из кармана пачку «Примы» и закурил, – под Омском, когда такие, как ты, бунт подняли. А мы, дурачье, с вами пошли. Было пять, стало семь, – худой рассмеялся, – ты лучше послушайся бугра и сделай, как он велит. С воровства твоего не убудет. А то сегодня ты вор, а завтра жопой на забор, – худой чиркнул спичкой о коробок и несколько раз затянулся, – нам с тобой проблемы не нужны. Старый ты, поэтому глупый. Жизнь вон как меняется. Перестройка, гласность, демократия. Кем захочешь – тем и будешь, если выйдешь, – парень засмеялся.
– Да не хочу я так выходить, – зло посмотрел на него Иуда, – тебя власть что здесь гнет, что на свободе. А ты только рад. Чуда ждешь. Вроде большенький.
– Дед, давайте уже по нормальному один раз скажу, – посмотрел исподлобья на Иуду Лом, – либо по нашему, либо никак. Так что сам думай. Или сообществом вашим решайте. Но если бунт захотите поднять, мы и без кума вас на рога поднимем.
* * *