– Местные здесь порядок наводят, – ответил на немой вопрос Доцента Петр, – правда, кто точно – не знаю. Тут лютеран точно не осталось. Крест вон старый со шпиля упал, – он кивнул в угол алтарного помещения, где стоял покрытый ржавчиной железный крест с отломанным основанием, – ветром вроде как сдуло. Новый сделали, а поставить не удосужились. Да туда наверх и подниматься-то опасно. С грузом особенно. Через колокольню если только выбраться. Я же говорил, там даже колокол остался. Правда, раньше два было, но один сперли. Мы его на турбазе нашли, но вернуть не смогли. Кирха-то ничья, значит никто ничего не воровал. А потом как его тащить-то сюда? На себе что ли? Так там и висит, яхтсменов развлекает. Они по нему склянки отбивают. Ну, время морское. А так здесь местечко ничего, благостное такое, на думки навевает, – Петр вздохнул, – жаль, что обвалится скоро, а руки ни у кого не доходят.
Доцент кивнул, повернулся и подошел поближе к алтарю. На алтарной стене красовался не потерявший краски Иисус, сидящий на облачке и благословляющий всех входящих в кирху знамением и добрым лицом.
– На колокольню-то полезете? – Петр посмотрел на Доцента.
Тот отрицательно покачал головой и развернулся спиной к алтарю. Со стены над входом в храм на него смотрел ангел, словно расплывшийся в сером тумане стены. Казалось, он проступает наружу из-под толстого слоя штукатурки и внимательным, но лишенным глаз лицом, изучает… Но не тебя, а твою душу.
Доцент поёжился и увидел под ангелом надпись.
– Похоже на латынь, – Доцент вгляделся в потертые временем буквы.
– Да не, – махнул рукой Петр. Это по-фински. «Minä olen tie, totuus ja elämä», – по слогам прочитал лейтенант, – что-то про дорогу, жизнь и правду.
– А ты откуда финский знаешь? – удивленно посмотрел на него Доцент.
– Так мы где, по-вашему, сейчас находимся? – улыбнулся лейтенант, – мы же кто местные, все по-фински немного балакаем. Кто читать умеет, кто говорить. Я в школе его учил.
– А, понятно, – Доцент кивнул головой, – это Евангелие от Иоанна: «Я есмь путь, истина и жизнь». Только почему-то не целиком. Странно даже.
– А дальше что там? – заинтересовался Петр.
– «…никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Ладно, – он повернулся к Петру, – пошли.
Они вышли из кирхи, и Доцент зачем-то прикрыл ведущую в нее огромную с облупившейся краской дверь.
Доцент дождался, пока Петр покурит, и они снова залезли в «бобик». Петр хотел показать Доценту Ладожское озеро, но где-то по пути в лесу они застряли в грязи и чудом сохранившемся в мае снежном сугробе. Усадив Доцента за руль, лейтенант несколько раз пытался толкнуть машину плечом. Потом он подложил под колеса ветки. Но упрямый, как ишак, «бобик» намертво прилип к грязной колее. Петр сплюнул от досады и достал из кармана телефон. Минут двадцать он вызванивал одного из местных лесхозов и просил у них в помощь трактор. Еще час они его ждали, отмахиваясь от комаров и поедая бутерброды с колбасой и сыром, которые Доцент соорудил еще в Питере.
Когда трактор приехал, они вытаскивали «бобик» еще полтора часа. Когда машина завелась, усталый Доцент прислонился к стеклу и, не обращая внимания на тряску, заснул. Он несколько раз открывал глаза и видел только ночную тьму, которую освещал только цвет фар «бобика». Доцент закрывал глаза и засыпал снова.
– Всё, приехали, – толкнул его в плечо Петр.
Доцент в очередной раз открыл глаза и увидел небольшой домик, который освещала лампочка, болтающаяся на деревянном столбе.
Дома их ждала хозяйка дома Севрюкова, женщина без возраста по имени Марфа. Посмотрев на зевающего Доцента, она кивком головы поприветствовала Петра и загремела посудой на кухне. Доцент протянул руки к железной кружке с горячим чаем и, сделав первый глоток понял, как сильно он устал и хочет спать.
Марфа кивком головы указала на дверь, ведущую в соседнюю комнату и вручила Доценту пахнущий речной водой комплект постельного белья. Петр, сказав Доценту: «До завтра» стал о чем-то говорить с женщиной. Та слушала и молча кивала.