– Ну нагородила тут мать-природа волшебной ебистики, – не удержался Холод и похлопал по боку огромного валуна, нагретого на солнце.
– Не, это не природа, – остановил его Сивый, – это человек, скорее всего. Похоже на сейды.
– Чего? – не понял Холод.
– Священные камни, – вмешался Доцент, – кажется, здесь раньше камнепоклонники жили. По крайней мере, есть такое ощущение.
– Кирпичам поклонялись что ли? – рассмеялся Холод, – они вообще по-другому, брат, называются. Если мне память не изменяет, строители, кажется.
– Зря шутишь, – покачал головой Доцент, – культ такой языческий. Люди поклонялись нерукотворным природным камням, подносили им дары и даже совершали возле них жертвоприношения. А ты откуда про сейды знаешь? – он посмотрел на Сивого.
– Так я ж на Алтае шаманил, – рассмеялся тот, – там местные папуасы всякой природной хрени молятся, а камням с деревьями особенно. Там этих сейдов немерено. У них теория на этот случай имеется. Если, типа, человек странствовать уходил, работать где-то, скот пасти, воевать, то он камень на гору вкатывал. Типа, он оставлял в нем свою душу, чтобы ее по пути чудовища не сожрали.
– Интересная теория, – задумался Доцент.
– Ага, круто. Прикинь, Сивый, как бы раньше хорошо было? – Холод снова улыбнулся, – берем, значит, камень, затаскиваем его на крышу и спокойно едем на стрелку. Никакой упырь там не замочит! А хотя в этом прикол есть, – он стал серьезным. Колюню помнишь из Марьинских? – он посмотрел на Сивого. Мишка кивнул, а Холод продолжил, – так вот у него пунктик с белочкой был. Он себе места на кладбище скупал. Типа, чем больше мест, тем дольше он жить будет. Так вот его корешей всех в натуре поубивали, постреляли, а Колюня остался, выжил. Его как будто пули облетали. И даже тротил под «Мерином» два раза не брал.
– Интересно, – Сивый на секунду задумался и осмотрел камни, словно не услышав Холода, – на Алтайские сейды это не похоже. Что-то тут не так… Камни-то, по ходу, снизу тащили. Их там много, мы сами видели. Вроде и как на Алтае, а вроде по-другому. Они здесь больше какие-то неживые. Там атмосфера другая. Энергетика жизни прёт прямо.
– Да, – тоже заметил Доцент, – вообще большой валун на алтарь похож. Может жертвенник какой или капище?
– Да на кладбище это всё похоже, – сплюнул Холод, – вон эти булыги, как могилы, – Холод кивнул подбородком в сторону ровно выложенных камней.
– А ты, кажется, прав, – на секунду замялся Доцент и подошел к одному из камней поменьше, – сейд – это же не только камень. Ты же шаманил, Миш? – он посмотрел на Сивого.
– На дочке шамана женился, – Сивый улыбнулся, – ну да, вроде сейд еще одну тему значит. Типа это недоступный загробный рай. Ну, живым туда вроде как не попасть, а если мертвый попадает, то там навсегда остается. Тогда смотрите, – он подошел к огромному камню, – допустим, этот кирпич – алтарь. А камни поменьше типа надгробий. Значит эта лужа, – он ткнул в сторону болота, – и есть вход в тот мир загробный. Только вот нескладуха. Двух элементов не хватает…
– Милы Йовович с Брюсом Уиллисом? – заржал не очень верящий в мистику Холод, но Доцент его перебил:
– Каких?
– Сейчас, – Сивый поднялся на скалу над камнем, – дерева жизни и дерева смерти, – крикнул он сверху. Давайте, ползите сюда. Кажется, нашел.
Холод забрался на скалу сам и втащил туда неспортивного Доцента. Отдышавшись, они подошли к Сивому, который разглядывал две коряги на краю горы. Первая – была единственным живым деревом здесь, наверху. Его редкие ветки, покрытые листочками и белыми цветами, украшали какие-то ржавые кольца, бусы и даже рыбные кости.
– Охрененная ёлка, – засмеялся Холод.
– Это черемуха, – поправил его Сивый, – и не газ такой милицейский волшебный, – он посмотрел на Доцента, – черемуха она типа как у друидов омела. Только дерево, вернее куст. Слышал такую тему? – он повернулся к Доценту.
– Омела – это женское начало у друидов, – извлек из своей головы очередные знания Доцент, – она противопоставляется мужскому началу, дубу.
– Слышь, Холод? Ты дуб, – Сивый посмотрел на него и Холод оскалил в улыбке зубы.