– Медведь с деревом? – Доцент кивнул, – да, видел.
– Так вот про это быль одна есть, – Мефодий поудобнее уселся на скамейке, – в ней всё бытие наше, как есть. Как жили мы, как живем и как жить будем. Однажды охотник из наших пошел в лес и заплутал там. Неделю бродил и наконец нашел, как из чащи выбраться. Но вот незадача – из леса-то его бурелом не пускал. И назад можно было только через поваленный ствол пролезть. Снял он с себя всю одежду, а она у нас тяжелая была, и давай карабкаться по стволу замшелого дерева. Кожу себе до крови оцарапал. Перелез на другую сторону, глядь – а мох со ствола к телу и прирос, а он сам в медведя обратился. Полез охотник назад за одеждой, а ее уж и нет там. Так он и остался медведем, зверем лесным. И чтобы он не делал, назад уже человеком стать не мог. Только вот шкура-то на нем медвежья была, а душа под ней человечья. И, значит, встретил как-то наш медведь девку одну, и что-то в его душе людской ёкнуло. Да и девка в нем не зверя лесного разглядела, и полюбила его. Значит стали они тайком встречаться. И так, мил человек, вышло, что, когда любились они, да ласкались, шкура медвежья с него слазила. Родне девкиной это не понравилось. А кому понравится, когда человек со зверем путается? Решили они девку от греха подальше, чтобы глупостей не натворила, замуж отдать. А она своенравная оказалась, непокорная. Женихов со сватами прямо со двора оглоблей гнала. Рассерчал батька её, и говорит: «Медведя хочешь мужа? Так получай!» Свел девку на гору и к дереву привязал со словами: «Вот тут и обхаживай медведя своего, коли так хочется». А в то время хоть и весна была, но холодина по ночам лютая. Так что замерзла девка, к дереву привязанная, замертво. А медведь того не знал. Он всё по лесу шатался по тем местам, где они встречались, и ее искал, пока на гору не набрел. А там он всё понял – душа-то у него человечья. На дереве том, где полюбовница его привязана была, цветы белые распустились. Глянул на них медведь и загрустил, а потом с горя заревел и дерево обнял. С тех пор он каждый год с тех времен, как дерево расцветет, обнимать его ходит. Пускай не люди они, но любовь промеж них была человечья, и теперь их этой любовью уже никто не попрекнет. Вот так у нас здесь все устроено. И менять ничего не надобно. И предки девкины померли давно, и медведь тот, а любовь осталась. Каждый год зверь туда приходит и дерево с белыми цветами обнимает.
– Даааа, – Доцент потряс головой, – жуть и красиво одновременно.
– А у нас вся жизнь здесь такая, – Мефодий снова взял прутик, – только у этой были продолжение есть, а о нем мало кто знает. Девка тогда от медведя ребенка родила и никому из родни не сказала. Он на человека похожий вышел видом, а сердце у него медвежье. Чужого не возьмет, но и своего не отдаст. Намертво задерет. От него мы все, Мункилайны, и пошли. Снаружи мы люди, а внутри звери дикие. Великаны лесные, медведя наследники. А с Лизаветой получай мое благословение, – Мефодий задрал голову и посмотрел на солнце среди вершин сосен, – с испытанием ты, вроде, справился, да и она на тебя прямо смотрит, так что совет вам да любовь. Я поперек природы чувств переть не буду, главное, чтоб у вас про меж собой всё ладно было. Как захотите, так и будет.
– А с Борисом-то что? – Доцент отвернул взгляд в сторону и посмотрел на Елизавету, с улыбкой стоящую на крыльце его дома.
– А… Так это он тебе вместо оленя привиделся?
Доцент кивнул, а Мефодий продолжил:
– Тогда понятно. Супротивник же он твой был за сердце ее, – Мефодий кивнул в сторону девушки, – накрутил ты себя, вот тебе и почудилось. Такое часто бывает. Знать действительно с ней слюбился. А Борис… Так он тогда как первый раз испытание не выдержал – вещи собрал и уехал. Так что не было никаких Борисов. Олень был.
– Так как же вы теперь без инженера? – Доцент посмотрел на Мефодия с прутиком.
– Так может он нам и не понадобится более. Вон эти бизнесмены гайки завернут и нет у нас лесопилки. Бориска это понял. Так же понял, как в бою за сердце Лизаветы проиграл. Сел на поезд и уехал. Что ему тут делать? Тем более, видишь как, он даже не медведем, а оленем оказался. А как оленю среди медведей-то жить и вон какую медведицу-великаншу любить, – он снова посмотрел на девушку на крыльце, – ступай, заждалась она тебя уже.