– Сам сказал, что места там гиблые, меня отговаривал, – Кольцов с прищуром посмотрел на Холода.
– Обычно в самых гиблых местах всё самое интересное и находится. Опыт подсказывает, – Холод приподнялся с кресла и застегнул куртку.
– Я не поеду, – Кольцов посмотрел на Холода, – Иришка еще после последней истории воссоединения семьи Наумовых в шоке прибывает. Еще и внучка…
– Ты что, всё ей рассказываешь? – рука Холода с молнией остановилась на «полпути» к воротнику куртки.
– Ну так… Детали, – Кольцов покраснел и икнул, – рабочие моменты, а то она ж как… Сразу: «А! По бабам собрался!» Так же никуда не отпускает.
– Ну успокой ее, – Холод тряхнул головой и вытащил пачку сигарет, – скажи, дома будешь.
– А про участок что сказать? – Кольцов посмотрел на него поверх очков.
– Скажи, Холод купит, если по цене сильно наглеть не будет, – он улыбнулся, поднял воротник, достал из кармана пятитысячную купюру и положил на стол.
– Это что-то маловато будет за лес в Карелии, – рассмеялся Кольцов и отодвинул купюру, – убери. Сам заплачу. Я ж не нищий как вроде. Пенсию вчера получил, – он хмыкнул.
1 глава - 2
Карелия, 1995 год.
Он смотрел на железную крышу, через дыры в которой протекали капли дождя. Немного повисев там, они, словно слёзы, беззвучно падали на прелую солому.
– И дальше чего? – отвлек его от созерцания ржавой крыши хриплый голос.
Он посмотрел на мужчину, стоящего на деревянном чурбаке, на шее которого болталась пеньковая веревка:
– А дальше всё, мил человек, – он посмотрел на одного из своих подручных.
– Кончать его надо, – пробубнил Кузьма, стоящий в углу сарая.
– Погоди, – человек в капюшоне остановил парня, – может ему сказать чего есть. Может Ефиму с Афанасием интересно послушать его будет.
– А чего слушать-то? – на «капюшона» посмотрел парень, спросивший: «И дальше чего?», – чего наперед – ясно и так. Залезла к нам блоха, покусать всех хотела, а мы ее вычесали.
– Блохи-то они, Афоня, разные бывают, «капюшон» усмехнулся, – но от всех блох беда одна – обчешешься весь. Кусают они безвредно, а вот суеты с них много.
– Да у тебя все блохи, – мужчина с веревкой посмотрел сверху вниз на «капюшона», – хотя ты сам гнида еще та.
– Ты меня не «гнидь», мил человек, – Капюшон встал, – блоха и гнида – тоже создания Божьи. Но по закону Божьему одна у собаки в шерсти живет, другая у человека в волосьях грязных. Вреда от них не много, суеты больше. А вот от тех блох и гнид, которые в душах и сердцах обитают… Горя много. Вот смотри, – он хлопнул по руке и задавил широкой плоской ладонью комара, – комар. Тоже тварь под Богом ходила. И я ходил. Она у меня кровь пила, я ее прихлопнул. А если б я у нее кровь пил, то она бы меня могла задавить. Тут не прощать надо, а разбираться, кто виноват.
– А как же добро? – мужчина с веревкой криво усмехнулся, – прощенье?
– Прощенье – это когда прощаются. Попрощался и всё простил. А добро – это грязь. Вываляешься в нем с ног до головы, а как дураком был, так и останешься. Добро с прощением – удел слабых. Вера – удел сильных.
– Так во что же ты веришь, если ты людей пачками губишь? – человек с веревкой сверкнул глазами.
– Так по закону Божьему и природы. Не я их придумал, – «капюшон» прищурил глаза.
– Убивать по закону Божьему себе подобных? Или по природному? Да так даже волки не делают, – человек с веревкой слегка покачнулся.
– А на то мы и люди, чтобы головой думать и волками не быть. Я никого не убиваю. Если я что-то у природы беру, то я ей и вернуть должен. Вот такой закон. Вон Афоня вчера на охоте был. Четырех кабанов прибрал.
– А ты за это природе трех стариков в болоте утопил, – человек с веревкой зло усмехнулся, – а на той неделе этим на базу хромого отвел. Интересная у тебя математика. Вместо трех кабанчиков мертвых, ты еще троих мертвецов природе подарил. Ты прям Бог.
– Не Бог, – «капюшон» усмехнулся, – был бы Богом – был бы безгрешен. А так я человек. Потому и грешить право имею полное. Главное покаяние и понимание. Когда у природы что-то берешь, замена равноценная должна быть. Коли мертвое взял – мертвое и верни. Кабан бы подох. Как и человек. Афоня кабанов убил и трех наших мы убили. Поровну получается. Смерть за смерть, жизнь за жизнь. Вот так мы перед природой и Богом каемся.